— Значит, воин ты, царевна, — кивает он. — Ну, тогда всё понятно, приняла на себя проклятье, защищая близких, а на воинах такие проклятья долго не держатся.

— Что делать, я, в общем-то, знаю, — вздыхаю я. — И в волшебную таблетку не верю, но, может, есть способ ускорить?

— Есть, царевна, как не быть, — улыбается пожилой врач. — Травки попьёшь целебные, они тебе в крови восстановят всё, что надо. Любимый — это хорошо, но для массажа я тебе домового пришлю, он сделает лучше, ну а всё другое ты и сама знаешь.

— Спасибо, Евлампий, — улыбаюсь я. Жалко, кланяться не положено — в ноги бы поклонилась. — Мамочка! Это правильный доктор! — говорю я маме, на что она кивает.

— Значит, быть тебе, Евлампий, царёвым лекарем, — произносит мамочка, вызывая писаря.

Что характерно, старик сначала отказаться хочет, но я смотрю на него очень жалобно, и он соглашается. Двоих молодых мы определяем ему в ученики, отчего те почему-то благодарят от всей души. Мне даже интересно становится, почему так, и тогда один из молодых объясняет:

— Это же Евлампий! Он чудеса творит! Великое счастье — к нему в ученики попасть!

То есть доктор известный, а чего же он не во дворце был? Мамочку, я вижу, тоже интересует этот вопрос, поэтому у папиных советников наступают тяжёлые времена. Серёжа объясняет мамочке концепцию «отката», отчего она звереет прямо на глазах, а затем, развернувшись, куда-то уходит.

— Ирод! — слышу я мамин голос. — А ну-ка, подь сюды!

Значит, мамочка сейчас поделится с папочкой, отчего у него произойдёт естественная убыль советников. Что может быть естественней работы палача? А вот такие вещи прощать нельзя, потому что если не верить своим советникам, то зачем они вообще нужны? Советник царя — должность ответственная и очень важная, потому и оплачивается высоко. Ну а раз они рискнули неправду говорить, то кто им доктор?

* * *

Серёжа развлекается со своими. Ну, как «со своими»… Над стражей издевается. Так и сказал мне, что я со своими докторами развлеклась, теперь его очередь. А я согласна, потому что на безопасности экономят только идиоты, а мы уже на этих граблях попрыгали, и не понравилось сие совсем никому. Поэтому Серёжа проводит нашу стражу сначала через теорию, а потом и через практику.

Вот у меня руки восстановятся — помогу я ему. Будем стражу в тонусе держать, чтобы не расслаблялись. Ну и обереги всякие тоже, потому что оберег можно обмануть, и человека можно, а вот вместе их — сложно будет. Поэтому Серёжа хочет выстроить пояса обороны, что, по-моему, правильно. Мамочка у меня одна, и терять я её не собираюсь, а меня обмануть уже не так просто, я и не таких видела.

Серёжа нарисовал полосу препятствий «мышиную», пригласил плотника и колдуна, нашедшегося во дворце, и обустроил полосу в полном объёме, первым показав, как её проходить надо. Теперь его стража очень уважает.

На казнь я не пошла. Ну, казнили и казнили, ребёнку такое зрелище зачем? А я — ребёнок, потому что психика у меня адаптируется к мозгу, а мозг детский, и ничего с этим не поделаешь, да и не нужно ничего с этим делать.

Руки у меня медленно восстанавливаются, уже потихоньку зарядку сама могу. С Серёжиной помощью, но могу же! И каждый раз — это счастье просто огромное. Мне странно, что Марья нас не хватилась совсем. Может, и хватилась, но ничего не сделала, и вот это ненормально, поэтому с этим вопросом я иду к мамочке.

— Мама! — обращаюсь я к ней, отчего у неё пяльцы из рук падают. — А как происходит учёт учеников школы?

— Что ты имеешь в виду, Милалика? — интересуется мама, поняв, что вопрос у меня не праздный.

— Ну вот в школу поступают дети, правильно? — интересуюсь я. — Они все сироты, к заботе не привыкли, хотя им очень хочется.

— Школа заботится, — замечает мамочка.

— Видела я, как она заботится, — вздыхаю я, подсаживаясь поближе. — Вот мы с Серёжей высокого звания, взяли и пропали, а никто ничего…

— Действительно, — мама задумывается.

— А вдруг ещё кто пропадёт? — спрашиваю я. — Или обманут их, или ещё что? А ведь им ласка нужна, тепло!

— Что ты предлагаешь? — интересуется мамочка, вмиг становясь царицей.

— Марья говорила, что опекун назначается, — объясняю я. — Надо выяснить, как именно это делается, и что бывает, если опекуна просто нет. Что делает этот опекун? На что имеет право? Потому что, если бьют — а Марья что-то такое говорила — то…

— То могут затаить зло, — понимающе кивает мама. — А ну, кто там! — она хлопает в ладоши.

Вмиг прибежавший слуга получает приказ — пригласить к нам через час ректора школы и тех, кто учётом и воспитанием занимается. Особенно Марью. Она нам, конечно, очень помогла, но мы взрослыми на тот момент были, а вот пришли бы совершенными детьми, и было бы всё плохо. Поэтому её тоже расспросить надо, потому что что-то мне во всём этом не нравится. А когда мне не нравится, значит, ничего хорошего не будет. Примета такая.

За обедом я рассказываю Серёже суть проблемы, в которую он «врубается» буквально с ходу. Некоторое время подумав, кивает. Действительно, мы пропали, получается, с концами, а по нашему поводу ни поиска, ни запроса. При этом мы отправлялись «в пасть» царице, о которой на тот момент ходили очень неприятные слухи. Либо администрации школы всё равно — и тогда подобное может приключиться с кем угодно, либо тут что-то не то.

— Надо в школе ещё воинскую подготовку по-людски сделать, — замечает Серёжа. — Потому что озвученная подготовка защитников выглядит… хм… так себе.

— Разберёмся, — не очень по-доброму улыбается мамочка, отлично поняв, о чём мы сейчас говорили.

Ей это тоже не нравится, потому что, во-первых, об опекунах она узнала впервые от нас, почему-то не заинтересовавшись вопросом раньше, что на маму совсем не похоже, а, во-вторых, действительно — княжич и княжна пропадают с концами, а школе как будто и наплевать. Это совсем неправильно. А если бы пропали не мы, а, скажем, крестьянские дети, что было бы? Непонятно. Значит, и в школе что-то нечисто. И вот