взгляд обречённый. При этом я вижу десяток тех, кто действительно цепляется за взрослых, как за единственную опору в жизни. Показав на них рукой, я вопросительно смотрю на Серёжу.

— Двадцатый, — негромко зовёт стражника любимый. — Вот тех отдели и отведи в сторону, они, похоже, действительно детей любят.

— Любят, Ваше Высочество, — позволяет себе прокомментировать стражник. — Вот я вижу Степаниду, она бы всех себе забрала, а вон там Алёнка стоит, она сынишку потеряла, хворь его взяла, а тут двое возле неё.

— Значит, надо их домой отпустить, — кивает Серёжа.

— Постой, — останавливаю я его. — Позови эту Степаниду ко мне, поговорить хочу.

— Хорошо, — кивает мне жених и обращается к стражнику: — Слышал?

— Слышал, Ваше Высочество, — кивает стражник.

— А вот с остальными будем разбираться, — резюмирую я. — Так, стоящих особняком — сразу же в гостевой дом, а вот с этими… С этими поговорим по одному.

Тех, которые непонятные, но с обречёнными глазами, оказывается семь человек, хотя поначалу мне кажется, что их значительно больше. Как вести разговор в таком случае, я понимаю. Девочки навскидку постарше, лет четырнадцати — то есть о том, что сюда только десятилетними попадают, нам тоже соврали. Но четырнадцать — это уже подростки, с ними уже много чего сделать можно, и я, к сожалению, знаю, что именно.

Заводят первую такую девочку, потерянно оглядывающуюся. Серёжа заранее уговаривается со стражником, поэтому девочка нас не видит. Проверка очень простая — если с ребёнком что-то делали, то у него вырабатывается привычная реакция помимо слёз. Понятно, какая. Поэтому мы сейчас и проверим, хоть проверка довольно жестокая, на мой взгляд.

— Раздевайся! — жёстко приказывает стражник.

Девочка опускает голову, всхлипывает и начинает расстёгивать платье. При этом она это делает сверху вниз, что может говорить об очень многих вещах. Мы её не останавливаем, оглянувшийся на Серёжу стражник тоже. Я наблюдаю за движениями девочки, отлично понимая, что совсем не ошиблась. Стоит она лицом к стражнику, поэтому её тыл хорошо нам виден.

— Ложись, — отдаёт второй приказ стражник.

Девочка выполняет его приказ, и я зверею. Просто красная пелена застилает взгляд, я только тихо рычу. Меня держит в руках Серёжа, а совершенно ошалевший стражник приказывает девочке одеться.

— Опекунов — на кол! — выплёвываю я. — На кол обоих!

— Будет выполнено, — слышу я голос за спиной, вспоминая, что там тоже есть стражник, а моментально одевшаяся девочка оказывается на руках двадцатого.

— Ваше Высочество, можно я её возьму? — тихо произносит стражник. — Жена только рада будет, ведь дитё же совсем!

— Можно, — кивает Сергей. — Прикажи остальных запускать минут через десять.

Через десять, потому что я плачу. Такое могут делать только нелюди!

* * *

— Здравствуй, Степанида, — произношу я, пригласив женщину садиться.

— Здравствуйте, Ваше Высочество, — она осторожно садится за стол. — Судя по кольям, вы не знали…

— Теперь знаю, — я отлично понимаю, что она хочет сказать. — Степанида, у нас под две сотни девочек. С мальчиками-то мы решили, но девочки… Они совсем одни, сильно напуганы, а кое-кто и… Им мама нужна, каждой из них. Забота нужна, слово тёплое, понимаешь?

— Понимаю, царевна, — вздыхает Степанида. — И что?

— Стань их главной мамой, пожалуйста, — прошу я её. — Набери тех, кто не обидит, денег положи, сколько запросят, но чтобы у детей была мама.

В моих глазах — слёзы. Кому, как не бывшей сироте, знать самую главную мечту всех сирот? Степанида не отрываясь смотрит в мои глаза, а потом медленно кивает, принимая моё предложение. Мне кажется, она понимает, что говорю я не просто так.

Всех, кто так или иначе издевался над детьми, посадили на кол, хотя обычно такое не делается, но очень уж я рассвирепела. А когда царь-батюшка пришёл узнать, в честь чего у нас такие игры пошли, то семьям их тоже стало совсем не весело, ибо не знать, что те творят, они не могли… Мне не верится, вот и папа мой не поверил. Поэтому у нас теперь под две сотни разновозрастных девочек, в лучшем случае запуганных до трясучки, а в худшем — понятно что.

Школы обнаружились, аж целых три, но вот учителей там мало, хоть денег мы им из своих даже подкинули. А в ведовской школе мало преподавать простые предметы, тут ещё и ведовство знать нужно. В общем, без Яги — никак, но вот повторять путь к бабкиной избушке мне не хочется, просто до слёз не хочется, и всё. Что делать?

— О чём кручинишься, доченька? — интересуется мамочка, присаживаясь на стул рядом со мной.

Степанида, кстати, сходу боярыней стала, отчего злые языки присмирели. Или они присмирели от моего указа о том, что кто будет злобу показывать — вмиг на колу компанию злым людям составит. А кому же на кол хочется, правильно? Ну и я себя показала так, что связываться желающих нет. Ничего, мы ещё проверим, кто и как налоги платит. С колдунами каждого проверим, и вот тогда они взвоют, а пока мы детьми занимаемся, пусть сидят тихо.

— Яга нужна, — объясняю я мамочке. — Нет другого выхода, вот только повторять путь к ней не хочу, а другого выхода не вижу.

— Ну-у, раз Яга нужна-а-а, — тянет мамочка с улыбкой и хлопает в ладоши.

В тот же миг на столе перед ней подозрительно знакомое блюдце появляется. Вот она берёт в руку неведомо откуда взявшееся яблоко, кладёт его на кромку и запускает по кругу, обняв меня свободной рукой. Серёжа сейчас занимается расстановкой и тренировкой стражи, ну и заодно смотрит за тем, как допросы идут, хотя причину мы в целом поняли уже. Кстати, это будет, пожалуй, второй вопрос — на… зачем в смысле нам Посольский Приказ? Мы с ними не торгуем, общих интересов у нас нет, дружить против кого… так нет никого. И смысл держать этих дармоедов, чуть не устроивших экспорт наших сирот хрен знает куда?

— Яга, отзовись, — просит блюдце мамочка. — Дело есть!

— Давай своё дело, — хмыкает старческий голос откуда-то сбоку.

Я поворачиваю голову, чтобы увидеть знакомую уже старушку, вполне способную стать очень даже молодой, но сейчас она как раз старушка, обнаружившаяся в моей комнате. Баба Яга внимательно смотрит на нас, мамочка молчит,