– Что?

– Понимаешь, я если и танцую, то для себя. Я же не профессиональный танцор.

– Я тоже, так что ругать не буду. Зачем стесняться?

– Хороший вопрос. Может затем, что так уж обстоят дела? Стесняться – это нормально.

Они помолчали.

– Не обижайся, – сказал он. – Мне и вправду очень интересно.

– Да? – Ингрид снова покраснела. – Ну ладно. Давай. Только не жди чего-то особенного. Я танцую плохо.

Она встала, отложила флягу. В ней гуляло спиртное, немного, но достаточно, чтоб решиться на подобную дерзость. Всё, в чём был лёгкий градус, очень хорошо развязывало и заставляло забыть о стеснении, с хорошей порции пива ей хотелось показать себя, подвигаться, посмеяться и побеситься.

Ингрид начала танец с сильным ощущением скованности, но постепенно забыла о зрителе. Тело просило движения, и под мелодию, которую она напевала для себя, чтоб обрисовать ритм, всё это пошло свободней и легче. Как всегда, она следовала своим желаниям, не особенно обдумывая, как и куда, и потому результат был наилучшим для неё самой. Почти в каждой женщине дремлет танцовщица, её только нужно разбудить и дать ей волю, и тогда ни один мужчина не сможет оторвать от неё глаз.

Закончив песню, Ингрид остановилась, сильно смущённая, и украдкой поглядела на брата.

Он смотрел на неё, очарованный. Глаза его сияли, способные спорить цветом и яркостью с самими небесами, и в этот момент она оценила его привлекательность и красоту духа, которая не может отразиться во взоре, если её нет. В этот миг, если бы её сердце не было занято, она уступила бы его желанию, не без основания надеясь, что сможет полюбить его в будущем. Да и если посмотреть объективно – такого мужчину легко любить. Он молод, умён, красив, внимателен. Не один раз уже она видела, как он бьется – этот человек был воином от Бога, телом и душой, и за его спиной можно было бы спокойно и уверенно прожить жизнь.

Канут очень напоминал отца, на которого и теперь женщины поглядывали очень благосклонно, покорённые не только его внешностью, славой, всяческими достоинствами и мужественностью, но и преданностью однажды избранной женщине. Ингрид стало особенно жалко его сына, безнадёжно в неё влюблённого, потому что у Канута всё равно не было никаких шансов, и только за то она могла уверенно спрятаться, что он оставался её братом – по местным законам родство полнокровное.

– Это было прекрасно, – сказал он.

– Спасибо, – сердясь на себя за несвоевременные мысли, Ингрид села на расстеленный краем плащ и закуталась другим краем, хотя необходимости в этом не было – от танца она очень здорово разогрелась. Но – вот что показалось ей удивительным – совсем не устала и не запыхалась. Сказались тренировки с оружием.

– Но я понимаю, почему твой танец показался Эдне нечеловеческим. Он очень… необычный. Чужой слишком.

– Но и я чужая. Я террианка, неужели ты ожидал, что я буду танцевать вашу калтану или идрен? На худой конец уж могла бы станцевать то, что похоже на ваши танцы – джигу, рил, польку. Но они танцуются не в одиночку. – Она с натугой рассмеялась, потому что на самом-то деле ей было очень приятно, но она не привыкла это показывать.

– А как называется танец, который ты танцевала?

– Никак. Я же сказала – это импровизация. То есть я придумывала на ходу.

– В самом деле? – Он восхитился. – Чем больше я тебя узнаю, тем больше удивляюсь. Ко всему ты ещё и танцевать умеешь. Если бы Агильс знал обо всем, что тебе под силу, он содрал бы с отца куда больше.

– Всё, что я знаю, входит в обычное образование наших женщин.

– Понятно тогда, почему все у нас так ценят террианок. Я сперва удивлялся, считал, что это временное увлечение тем, что ново. – Он усмехнулся и помотал головой. – Теперь понимаю. Ваши женщины воплощают в себе мечты большинства наших мужчин.

– А знаешь, в чём тут дело?

– В чём?

– Наши женщины умеют быть таинственными. Им в этом помогает и то, что они иномирянки. Мужчинам всегда нравится недосказанность в женщинах.

– Пожалуй, – медленно, словно оценивая произносимое, ответил Канут. – Но мне ты кажешься совершенством.

– Это не так. У меня уйма недостатков. Я приятна вот так, на некотором расстоянии. Но если я завожу с мужчиной близкие отношения, то требую его себе без остатка. Все его мысли, все его чувства. Всю его душу.

– Но это же естественно. Иначе и быть не может…

– Ты не прав. Ты просто не знаешь, что это такое. Представь себе, если твоя женщина читает твои мысли, если её невозможно обмануть даже в малости, если она понимает тебя лучше, чем ты сам способен понять себя.

– Ты так можешь? – Он разглядывал её с недоверием.

– А ты сам подумай, если в течение нескольких лет две души существуют едино. Женщины в большинстве своём привычны копаться в своих чувствах, и если они делают то же с душой своего мужчины, то быстро узнают его, как самих себя.

– Я никогда не думал об этом, – признался Канут. – Но, знаешь, мне не жалко будет отдать любимой свою душу. И я никогда не солгал бы ей, никогда бы ничего не скрыл. Зачем? Я мечтал бы быть с ней единым.

Ингрид отвела взгляд. Но и молодой человек ощутил некоторый неуют и, чтоб разрядить атмосферу, снял с седла и протянул сестре инфал.

– Сыграешь?

Она ухватилась за музыкальный инструмент, как за палочку-выручалочку, позволяющую спрятать глаза и не видеть в свою очередь его глаз. Жёсткая опора струн, уже не режущих загрубевшие подушечки пальцев, как всегда успокоила её, а мелодия, сама собой выбравшаяся из множества возможных, избавила от необходимости снова ощущать себя виноватой. Ингрид спела положенное ею на музыку знаменитое у неё на родине любовное стихотворение, а потом, поразмыслив, что-то шутливое. Канут посмеялся, но, когда она закончила, не просил повторить, а вместо этого схватил за запястье и предложил:

– Научи меня так танцевать.

– Тебя? – изумилась она. – Как?

– Ты называла какие-то танцы, которые надо танцевать вместе, я запомнил – джига, рил… А ещё ты могла бы научить меня так придумывать танцы, как ты. Мы бы придумывали вместе.