А вечером мать крикливо излагает, что вот-де, заходил к ним генерал, весь такой из себя важный. Увидал тебя, пьянчугу, плюнул, развернулся и ушел! Долго я еще буду из-за тебя позориться, алкаш хренов, скотина неблагодарная… Ну, и так далее, по восходящей. А отец лишь глянул на нее мутным взором, пожал плечами, да и отвернулся к стене – досыпать.

И вот – дубль два…

– Анатолий Петрович, – трезво рассудил товарищ старший сержант, – да я бы со всей душой, так ведь работаю я… И очередь на квартиру подошла… Ну, подходит.

– Понимаю, – внушительно кивнул генерал-майор, – так и я тебя не обижу! Считай, в зарплате только выиграешь. Пусть и немного, зато вся одежда, вся обувь – за счет Минобороны! Разве не плюс? А продуктовые наборы? М-м? А бесплатный проезд? Можно же всей семьей – и на Черноморское побережье! В военный санаторий! И, потом, я же помню – ты парень с мозгами был, вникал во все. И это не только машин касалось. Кто тебе мешает в школу прапорщиков пойти? Окончишь – обмоем твои звездочки! Пусть и махонькие, зато заслуженные…

Я посмотрел на маму. Она жадно слушала командующего 5-й армией, сплетя побелевшие пальцы. Возможно, не понимала, но чувствовала – им в руки дается шанс вырваться из «придонных слоев», подняться чуточку выше.

– И последнее, – ухмыльнулся Анатолий Петрович. – Ты, Михалыч, не для вожденья мне нужен, а для надежности. С тобой я могу быть спокоен – вывезешь в любом случае. А мотаться не только на «Волге» придется, сам понимаешь… Во-от… Ну, весь апрель я буду занят в Москве… А вот в мае, где-то числу к пятнадцатому, и потребуется твоя служба. Но я не о том хотел сказать… А об улучшении жилищных условий. Даешь мне свое согласие сегодня – в мае переедешь в трехкомнатную квартиру. Новую. В Уссурийске!

Я улыбнулся – мама расплела пальцы, молитвенно складывая ладони.

– Ну-у… – шумно выдохнул папа. – Тут я не устою. Согласен, товарищ генерал-майор!

Оба служаки торжественно пожали руки, и Смирнов велел мне достать из шинели плоскую бутылочку армянского коньяка…

  

* * *

 Прорыв на семейном фронте и впечатлил меня, и порадовал. Теперь разговор с родными, который я вечно откладывал – о поступлении в ФМШИ – не должен выйти особо тягостным.

Мама будет просто счастлива, отпраздновав новоселье, да еще в Уссурийске. Трехкомнатный дворец со всеми удобствами – это же предел ее мечтаний!

Да и отцовская армейская жилка… Папа тоже получит желаемое. В лейтенанты выйти – для него высота недосягаемая. Так он считает. Да и поздно уже. А вот в прапоры… Чего бы и нет?

Взбодренный и взбудораженный, я выскочил на улицу. Захотелось пройтись, освежиться… Может, и в гости к Томочке зайти. Да не «может», а точно…

– Даня!

Строгий голос участкового я узнал сразу. В глубинных недрах натуры что-то слабо ёкнуло, но чем я мог огорчить родную милицию?

– Да, Иван Михалыч?

– Давай… это… – Михалыч неловко кашлянул. – Надо в опорный пункт зайти.

– Зачем?

– Надо, Даня, надо… – завздыхал участковый, и сердито нахмурился.

Ему, похоже, было не по себе, и волнение тут же передалось мне. Сильно распереживаться не успевал, опорный был рядом совсем. Поднявшись по ступенькам, я толкнул хлябавшую дверь, и вошел. Внутри было очень тепло – батареи жарили вовсю.

Полки шкафчика у стены гнулись под весом картонных папок, пухлых от бумаг, а рядом старый письменный стол упирался в пол тумбами. За ним по-хозяйски расположился мужчина средних лет в сером костюме. Зачесанные назад волосы открывали крутой лоб, широковатый для узкого лица. Спокойные глаза «в тон костюму» и тонкие губы, легко сминавшиеся в ироничную усмешку, дополняли портрет.

– Вот, – буркнул участковый, неприязненно глядя на «серого». – Даня Скопин.

– Спасибо, Иван Михайлович, – любезно сказал мужчина, занявший стол.

Участковый потоптался, и резко вышел, еле сдержавшись, чтобы не хлопнуть дверью. А я… А что я?

Мне уже стало понятно, откуда явился «вежливый человек». Стянув куртку, я молча повесил ее на рожок, рядом с пальто. Разумеется, стального цвета.

Вдо-ох… Вы-ыдо-ох… Спокойствие, только спокойствие, как учил Карлсон…

– Вам известно, как меня зовут, – заговорил я, усаживаясь напротив узколицего, – а вот, кто вы…

– Зовите меня Петр Петрович, – зажурчал мой визави. – Буквально сегодня прилетел из Москвы… – порывшись во внутреннем кармане пиджака, он выцепил красненькую книжечку, и ловко, двумя пальцами, раскрыл ее. – КГБ, Пятое управление. Ну, а теперь, Даниил, рассказывайте.

– Рассказывать что? – вытолкнул я, слыша, как колотится сердце, и будто попискивает в ушах.

– Как вы дошли до жизни такой, – обаятельно улыбнулся Петр Петрович. Но серые глаза затягивало ледком.

Глава 12

 Вторник, 8 апреля. День

Владивосток, улица Ленинская

 – Вы неправильно понимаете политику партии, товарищ Скопин, – тонкие губы Ломакина изломились в холодную улыбку.

– Зато я понимаю, что политика партии неправильная! – парирую я в юном запале.

– Вот как? – первый секретарь крайкома откинулся на спинку кресла, и оглядел меня с задумчивым любопытством. – И в чем же у нас с вами расхождения?

– Не со мной, с народом, – моя голова мотнулась неукротимо и жалко. – Вы от него страшно далеки!

– Вот как? – повторил Виктор Павлович, набавляя холодку.

– Именно!

Отчаянное фрондерство могло выйти мне боком, но и молчать… Да сколько можно? Криво усмехнувшись, я вспомнил полуразговор-полудопрос недельной давности…

 – Что ты себе позволяешь, пацан?! – вопил, надсаживаясь Петр Петрович. – За спиной у Министерства культуры, за спиной у всех, тишком сговариваться с музыкальным коллективом из капстраны!

Потом я весь день гордился тем, что сам накричал в ответ. Нет, даже не тем, что гаркнул, а что не сорвался в фальцет, не заголосил по-петушиному.

– Хватит на меня орать! – выдал я изрядную порцию децибелл. – За Минкульт ему обидно, видите ли! А где Демичев раньше был? «АББА» уже десять лет выступает, у группы мировая известность, они полпланеты объездили, даже по Австралии турне устроили, а почему не по Советскому Союзу? Спасибо Стигу Андерсону, что фильм «АББА» привез, хоть в кино их увидим!

Сотрудник КГБ как-то сразу успокоился. Расположился поудобней, релаксируя на скрипучем стуле.

– А у вас, Даниил, есть внутренний стержень, есть характерец, – заговорил он с внезапным добродушием. – Это хорошо…

– Ага, – сообразил я. – Так это что, спектакль был? Чтобы я описался и трясся желеобразной массой?

– Приблизительно так, – тонко улыбнулся Петр Петрович, и завздыхал. – О-хо-хо… Ох, и заварили же вы кашу, Даня… Ваш вопрос даже на Политбюро выносили! М-м… – его голос обрел былую жесткость: – Что было в письме Стигу