Леонид рассмеялся – легко, беззлобно.

– Конечно. Скажу больше, дорогая: я не хотел, чтобы она имела начало. Но меня никто не спросил.

Как бы то ни было, минуту спустя все трое стояли перед дверью с номером 212.

– Герман! – крикнул Леонид. – Открывай. К тебе делегация.

Внутри заскрипела кровать. Пока хозяин жилища приводил себя в божеский вид, Нора и Лера молча любовались длинной черной молнией, начертанной рисовальным углем на белом дверном полотне. Конечно, Леонид, тут и думать нечего. Кому еще в голову придет.

Щелкнул замок, дверь распахнулась. Сестры прошли внутрь и замерли посреди комнаты, глядя на героя ночной баталии одинаковыми светло-карими глазами. Леонид запер дверь и прислонился к ней спиной, скрестив руки на груди. Он уже все видел.

Герман стоял перед ними в черных джинсах и черной футболке навыпуск. Небритый. Босиком. Невероятно, но он стал еще привлекательнее. Ссадины и кровоподтеки придали ему недостающей мужественности. С ними он стал похож на… ну, нет, не на воина после битвы, но на царского сына, похищенного заговорщиками и малость потрепанного для устрашения. Светлая, тронутая загаром кожа, изящные скулы, потрескавшиеся губы, трагический изгиб ровных темных бровей…

Нора почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы. К нему пришли трое, но он смотрел только на нее и первые его слова были адресованы именно ей.

– Я обещал покатать тебя на лодке. Извини, дорогая, сегодня никак не получится. Перенесем на завтра, ладно?

Сделав усилие, она улыбнулась.

– Да не вопрос, мой эльф. Тебя можно обнять? Или лучше не надо?

– Можно. Даже нужно.

Подойдя вплотную, Нора осмотрела разбитое лицо эльфа, на секунду прикрыла глаза – и обняла его крепко и нежно.

Короткие занавески взлетали от ветра, вокруг царил страшный бардак – разобранная постель, переполненная пепельница, опустошенная на две трети бутылка «Столичной», повсюду альбомные листы, чистые и изрисованные, карандаши, кисточки, бутылочки с черной тушью, – а они стояли и сжимали друг друга в объятиях, пара сумасшедших.

– Герман, – окликнула Лера. – Ты уверен, что все в порядке? Или позвать Аркадия?

– Я уверен, что все в порядке.

Грудью Нора чувствовала через одежду ровные, размеренные удары его сердца.

Такой худой, такой горячий… мальчик мой.

Леонид оттолкнулся от двери. Одной рукой взялся за ручку, другой – за ключ.

– Тебе что-нибудь нужно? К примеру, скальп врага твоего. Или чашка кофе.

– Попозже.

– Как скажешь. Я загляну часа через два. Лера, пойдем.

Но та все медлила. Видно, еще не все сказала.

– Ну? – спросил Герман.

– Как ты вообще?

– Так мы уже не о состоянии тела, а о состоянии духа? – В его голосе появились ироничные нотки. – Послушай, я не собираюсь носиться с этим, как Леська со своей девственностью. Да и что, если разобраться, произошло?

– Что произошло? Если бы он дрался с тобой один на один, я бы и слова не сказала. Но их было четверо. Вот что произошло.

Четверо.

Норе тоже никак не удавалось через это переступить.

– Ладно. – Лера глубоко вздохнула. – Я только хотела убедиться, что ты в порядке.

И уже стоя на пороге, добавила с каким-то суровым сочувствием, не очень свойственным женщине:

– Ты не должен сидеть здесь взаперти. Ты должен выйти туда, к ним. И чем скорее, тем лучше.

– Я знаю, Лера.

– Мне уйти или остаться? – шепнула ему на ухо Нора. – Как будет лучше для тебя? Пожалуйста, скажи правду, я не обижусь.

– Останься.

И опять она чуть не разревелась. Нужна, надо же… нужна.

Герман подошел запереть дверь на ключ, и Нора, не удержавшись, показала ему художества Леонида. Он тихонько рассмеялся.

– Что это значит? – спросила она, вместе с ним разглядывая черную молнию.

– Молния – это древний символ охраны. На одной ассирийской надписи царь Тиглатпалассар I сообщает, что поставил в знак неприкосновенности границы «молнию из бронзы».

– Символ охраны! Твой друг неподражаем.

– Что да, то да.

Присев на корточки, она принялась перебирать разбросанные по полу рисунки. Герман уселся напротив, согнув ноги в коленях, прислонившись спиной к стене.

Регина. La femme fatale в облегающих кожаных одеждах, в высоких сапогах на шпильке, с горящими черными глазами, алыми полураскрытыми губами и струящимися по спине змеями черных волос. Стоит в горделивой позе, отставив ножку, или танцует на куче осколков человеческих черепов и костей.

Двое. Светловолосый мужчина и темноволосая женщина. В женщине без труда можно узнать Регину, в мужчине – Леонида. Почти на всех рисунках он находится в подчиненном положении, связанный, или распятый на колесе, или прикованный к столбу, и только на одном стоит возле алтаря, на котором простерта обнаженная женщина – та же самая женщина, – и держит в руках ритуальный нож, готовясь вскрыть ее нежную грудь и вырвать трепещущее сердце, как это делали жрецы древних ацтеков.

Пока она смотрела, он говорил. Рассказывал все, что узнал от Леонида. Нора знала, что просто обязана сохранять присутствие духа, чтобы поддерживать Германа в его нынешнем, отнюдь не блестящем, состоянии, но это давалось ей с большим трудом.

Дрожащими руками она собрала рисунки в стопку и села на кровать. Ее томило предчувствие надвигающейся катастрофы. Последний раз такое было незадолго до смерти родителей. Но что подпитывало их сейчас? Переживания Леры? Пф-ф… Сорокапятилетний столичный профессор, отчаянно скучающий в глуши, решил подволокнуться за своей бывшей пассией, случайно или не совсем случайно появившейся на его горизонте. Подумаешь, проблема! Через несколько дней красотка умотает в свой Амстердам, и жизнь профессора войдет в привычную колею. Так в чем же дело? Откуда эта невыносимая тяжесть на сердце? Ох…

– Нора, мне нужен доступ в интернет, – сказал Герман, наблюдая за ней из-под длинных ресниц. – На час или полтора. Пригласи меня в гости, подружка.

Его тонкие загорелые пальцы уже снова тянули из пачки сигарету. Пересохшие губы, легкий озноб… Ей казалось, что если она пробудет здесь еще немного, то начнет испытывать ту же боль, что и он.

Ты должен выйти туда, к ним.

Кстати, наш обожаемый профессор кого, интересно, хочет видеть в этом парне? Послушного сына? Едва ли. К подобному персонажу он быстро потерял бы интерес. Партнера для игр? С Лерой, если верить ее словам, он неизменно деликатен, почтителен до оскомины, хоть сейчас в рыцарский роман. Но под слоем штукатурки безошибочно угадывается каркас – подлинные желания и потребности, достаточно экстравагантные, чтобы держать их при себе.

– Хочешь отыскать неопровержимые улики?

Герман кивнул, и нить ее рассуждений об изнанке Аркадия перерезала внезапная мысль: он выйдет – страдающий, уязвленный, – и кошмар повторится. Застывшее лицо Леонида до сих пор стояло у нее перед глазами. Лицо человека, насквозь пропитанного ненавистью,