ее груди и готовилось расти.

Она искренне желала взять под контроль чудовище внутри, научиться жить с ним и не отличаться от других людей, но, глядя на чудаковатого старика, осознавала, что долго себя обманывать не получится. Одна-то она может и не была, но дух одиночества, витавший в гостиной этого дома, кружил вокруг нее и все примерялся, где бы на ее плечах удобнее устроиться.

Она никому не сможет обо всем рассказать. Ее никто не поймет, про нее будут рассказывать страшилки в пионерских лагерях, ее будут бояться, даже не зная о ее существовании. Она будет жить долго, люди, которые ее знали, начнут умирать и рано или поздно она действительно останется одна…

— Софья.

Соня вскинула голову, резко вдыхая воздух.

— Пряники принесешь? — понимающе склонив голову, мягко спросил Тимур Андреевич.

От безрадостных мыслей сердце колотилось бешено и дышать было совсем тяжело.

Соня облизнула пересохшие губы и поднялась с дивана.

— Да. Принесу.

Глава шестнадцатая, в которой художника может обидеть каждый

Три дня. Осталась ровно три дня.

Как все пройдет? Что она почувствует? Будет ли это похоже на приступы случавшейся с ней ранее агрессии? Пойдет ли все по плану? Сможет ли она преодолеть это? Не сбежит ли? Да нет, куда она сбежит… Что если от голода она обезумеет? На ночные улицы ловить прохожих отправится?

Тимур Андреевич сурово сказал со шприцами к нему не приходить. Что пить придется так же, как в самый первый раз, когда он ее обратил. Руку помощи, правда, он собирался подавать другую, так как левая все никак не заживала и была перевязана. Соня долго злилась и упиралась, кричала, что так пить не будет ни за что на свете, но Тимур Андреевич пригрозил, что тогда вообще помогать ей не будет. Он утверждал, что так пить ей когда-нибудь непременно придется и уже лучше смириться с этим фактом с самого начала. Одной скупой слезинкой пронять его не удалось, а больше выдавить из себя не вышло.

— Софья Николаевна, что думаете по этому поводу?

Соня испуганно выпрямилась и заметила, что на нее выжидающе смотрят две пары глаз.

— Я думаю, — медленно проговорила она, замечая, как Виктор Иванович подмигивает ей и кивком что-то подсказывает. — Я думаю, что это отличная идея.

Любовь Васильевна одобрительно качнула головой.

— Ваш опыт вожатства в пионерских лагерях придется очень кстати.

Соня, конечно, успела надеть на лицо улыбку, но после этих слов очень быстро ее растеряла.

— Поездку планировали организовать в конце октября и начале ноября, но Виктор Иванович настаивает на том, чтобы ехать в двадцатых числах.

— Нужно застать не увядшую, а увядающую осень, — прокомментировал он.

Соня перевела на него возмущенный взгляд. Он выглядел чрезвычайно довольным собой.

— Нет, погодите…

Любовь Васильевна не слушала и говорила, не отрываясь от заполнения журнала.

— Так как, помимо экскурсий, Виктор Иванович должен провести два открытых урока, старшеклассники останутся в Болдино до самого вечера. Вы вдвоем берете ответственность за 9 “Б” и 10 “А”. Сорок восемь человек будут поделены на две экскурсионные группы, поэтому, конечно же, Тамара Алексеевна и Олег Александрович будут на подхвате. Экскурсионная программа вместе с прогулками продлится три с половиной часа, после чего Виктор Иванович проведет открытый урок сначала с девятым, а затем с десятым. Подумайте над досугом класса, который будет свободен в это время, Софья Николаевна…

Любовь Васильевна также объяснила порядок размещения ребят в местной школе, организацию питания и проведение общей викторины по творчеству Пушкина, и все это время Соня молча испепеляла Виктора Ивановича злым взглядом. Предатель.

— Я предложил вашу кандидатуру, потому что иначе со мной в пару поставили бы физрука, — неохотно пояснил Виктор Иванович позже. — Ничего личного, Софья Николаевна.

Ладно. По крайней мере, в Болдино она поедет уже после того, как справится со своим голодом. Если справится.

Все должно было пройти хорошо.

Зажатый между пальцами мел дрожал и выводил волнистые буквы.

— У вас все хорошо, Софья Николаевна?

Кристина Мамаева стояла возле доски, прижимая к груди стопку тетрадей, и неуверенно глядела на неровные письмена на доске.

Какой позор…

— Да, все хорошо, — ровным голосом произнесла Соня.

— Я собрала и принесла тетради. Как вы просили.

— Спасибо.

— Я немножко полистала их. Мои одноклассники постарались для вас.

Соня сузила глаза.

— Да ну?

— Ага. Они позаботились о том, чтобы вы больше отдыхали и потратили меньше времени на проверку тетрадей.

— А… Как мило с вашей стороны, девятый “Б”.

Кристина несмело улыбнулась и, положив стопку на стол, вышла из класса.

Соня открыла верхнюю тетрадь Коли Тихорецкого и усмехнулась. Парнишка хорошо рисовал. Ну прямо класс непонятых художников…

Тимур Андреевич тоже был художником. Среди хлама, на который у Сони рука поднималась, но до которого не дотягивалась под его хмурым взглядом, было очень много холстов. Он рассказывал, что рисовать его учили еще при его человеческой жизни, но всерьез он взялся за это только спустя несколько десятков лет.

Посмотреть удалось далеко не все. Тимур Андреевич не то чтобы запрещал трогать картины, но Соня почему-то страшилась лезть без спроса — наверное, это казалось ей слишком личным — поэтому с молчаливого разрешения осторожно перебрала только ближайшую стопку у стены возле кресла. И этого было достаточно, чтобы изумиться.

На прошлой неделе Тимур Андреевич поделился еще несколькими короткими кусочками своей долгой жизни, из которых Соня узнала, что он дружил и рисовал с Репиным и Серовым и пересекался с юным Айвазовским. То и дело упоминавшиеся в разговоре люди, о которых она знала лишь из книг да по музейным выставкам, постоянно сбивали с толку, напоминая о том, с кем она говорит, и это потрясало ее до глубины души. Она вглядывалась в испещренное морщинками лицо и блеклые голубые глаза, в которых отражались истории и судьбы давно умерших людей, и это с трудом укладывалось в ее голове.

За коробками с книгами в дальнем углу стоял мольберт, на который Соня косилась так часто, что почти не удивилась, увидев его в середине гостиной, когда пришла после работы к Тимуру Андреевичу. Куда больше ее ошарашило наличие второго мольберта рядом.

— Проходи. Рисовать будем, — просто сказал он, увидев замешкавшуюся Соню на пороге.

Она сбросила пальто и портфель на спинку кресла и без вопросов согласилась, уловив необычное настроение Тимура Андреевича. В таком он мог рассказать что-нибудь интересное.

Масляными красками Соня никогда не рисовала, но от возможности попробовать не видела смысла отказываться.

Тимур Андреевич что-то хмуро выводил на своем холсте, Магомаев пел