Лила», напротив Баль-Бюлье. Мама на ужине не присутствовала. За час до начала фестиваля она пожаловалась на сильную боль в животе и легла в постель. Баббо сказал, что она «постепенно приходит в себя после недавнего приступа сильнейшей паники». Он намекал, естественно, на дебют Джорджо, который вызвал столько треволнений в квартире на Робьяк-сквер, что мама действительно совершенно выбилась из сил. Поначалу мне было немного обидно, но потом, поразмыслив, я решила, что, возможно, отсутствие мамы – и ее осуждающего взгляда – только улучшило мое выступление.

Итак, нас было восемь, и мы сидели за столом, заставленным тарелками с раковинами из-под устриц и чисто обглоданными куриными косточками. Мы пили шампанское бокал за бокалом, баббо ругал судей и несколько раз повторил слова зала – когда они аплодировали и вызывали меня на поклон. Каждый раз, произнося «Nous reclamons l'lrlaidaise!»[13], он громко смеялся. Поскольку мамы не было и некому было следить ястребиным взглядом за бутылками, он пил больше обычного, глотая шампанское, словно воду.

Слова Мадики преследовали меня от гримерной до самого ресторана, где я пересказала их Беккету. Он, как и баббо, был очень горд мной и невероятно доволен. Но что-то в том, что сказала моя героиня, слегка меня раздражало. То, как она мгновенно осмотрела мою ступню, беспокоило. Послевкусие после всех ее похвал оказалось слегка кисловатым и по непонятной причине бросало легкую тень на ночь моего триумфа.

– Вы должны были победить, – в десятый раз повторил Беккет. – Вы были великолепны! Все в зале так считали.

– Спасибо, Сэм. – Я в который раз засияла и почувствовала, что от улыбок у меня уже болит подбородок.

– Это было потрясающе. Ни на что не похоже. Так что же, теперь вы будете заниматься с этой безумной женщиной?

– Ее зовут Мадика. И она мой кумир. – Я шутливо шлепнула Беккета по руке. – Разумеется, я буду с ней заниматься. Она потрясающая танцовщица.

– Вам придется покинуть Париж?

Моя улыбка увяла. Мне не приходило в голову, что, может быть, мне придется уехать из Парижа, чтобы заниматься с Мадикой. Как я могла оставить его сейчас? Как я могла оставить Беккета?

– Я хочу сказать, она же венгерка, не так ли? – Беккет потянулся за своим бокалом, и его рука соприкоснулась с моей. Словно удар электричества пронзил мой локоть, и я невольно отдернула его. Беккет скосил на меня глаза, и я подумала, сколько же шампанского он уже выпил. Он редко бывал так разговорчив.

– Да, она родом из Венгрии, но работает здесь. Париж – мировой центр современного танца. Мы изобретаем… выковываем целую новую философию движения и ритма. И я хочу быть частью этого. – Мои слова прозвучали так пылко и страстно, словно я была одним из «апостолов» баббо. – Разве это не так? – громко обратилась я к Киттен, которая сидела в другом конце стола и была занята разговором со Стеллой.

– Мы, ирландки, можем что угодно! – воскликнула Стелла и взмахнула над головой своим боа из перьев.

– Vive l'lrlandaise![14] – Киттен подмигнула мне и подняла бокал.

– La plus belle Irlandaise[15]. – Беккет тоже взглянул на меня поверх бокала.

Я подвинулась ближе к нему, остро чувствуя его ногу рядом с моей, его бедро рядом с моим, его руку рядом с моей. В этот вечер он не разговаривал почти ни с кем, лишь со мной и баббо. И почти не сводил с меня глаз. Но вскоре баббо начал тянуть меня за рукав и показывать на часы.

– Твоя мать, д-достопочтенная и в-в-величественная миссис Джойс, одна дома, ждет нас и твоих новостей, – хмельным языком едва выговорил он.

Он встал и отодвинул стул, и Беккет тут же последовал его примеру.

– Ей следовало прийти, – раздраженно бросила я.

– Она еще не вполне здорова, – протянул баббо и тихо рыгнул.

Нет, я не буду грубой и не буду ни на кого обижаться, решила я. Это моя ночь. Я повернулась к Беккету, и долгую секунду наши взгляды не могли оторваться друг от друга.

Когда баббо направился к двери, на ходу без разбора пихая монеты в раскрытые ладони официантов, Беккет взял меня за руку. От шампанского у меня кружилась голова, и я почти упала к нему в объятия. Нам мешали стулья и острые углы столов, мимо проходили официанты и посетители, я слышала, как кто-то просил еще вина, вопил, чтобы ему принесли счет, «до свидания» и «au revoir», скрежет стульев по полу, звон пустых бутылок и – совсем издалека – траурные звуки аккордеона.

Беккет обхватил мое лицо ладонями и потянулся к губам. Но в то же мгновение отпрянул, закашлялся, сильно заморгал и сделал странный жест.

– Да, баббо ждет, – успокаивающе сказала я. – Но он ничего не увидит. Он болтает с официантами, и кроме того, он и так наполовину слеп. – Я сама протянула к нему руку и уже хотела обнять, но его слова вдруг разбили этот хрустальный сосуд счастья, которым мы, казалось, были окружены.

– Там, за вами, – хрипло произнес он, указывая куда-то мне за плечо. – Тот мужчина – вы ему нужны.

Я повернулась к столику, за которым еще оставались гости баббо, наслаждаясь ужином, обильно сдобренным вином. И там, наблюдая за мной, стоял Эмиль Фернандес.

– Прости меня, Лючия. Я только хотел принести свои поздравления. – Эмиль быстро пробежал языком по верхней губе. – Я еще никогда не видел столь изящного танца.

Он приподнял шляпу, резко развернулся и пошел к двери. Я смотрела, как он лавирует между столиками, незаметно проскальзывает мимо баббо и исчезает в ночи.

– Прошу меня извинить, – сказал Беккет и смущенно уставился на свои туфли. – Вы хотели побыть с ним наедине?

– Это всего лишь старый приятель. – Я взяла со стола перчатки и стала их натягивать. К моему чувству счастья теперь примешалась неприятная доля вины. Бедный Эмиль! Каким печальным он выглядел! Я подумала, не стоит ли мне обнять Беккета или упасть ему на грудь. Но неповторимый, единственный в мире момент прошел. Баббо, стоя у двери, махал тростью, а я все еще видела грустное лицо несчастного Эмиля.

Когда мы вышли на улицу, Беккет нежно дотронулся до моей руки и сказал:

– Я с нетерпением жду наших уроков танцев. Спокойной ночи, танцующая русалка.

И я снова поняла, что совершенно потеряла голову.

На следующее утро я проснулась поздно, с гудящей от выпитого накануне шампанского головой. Почти сразу же мне вспомнился гром аплодисментов, крики бушующей толпы, и я улыбнулась и, как кошка, потянулась под одеялом. А