Проще говоря, я, не скованный никакими ограничениями, стрелял как хотел, куда хотел и сколько хотел, спокойно отслеживая вооруженных вояк по ауре повышенной агрессии, а вот они ничего кроме пары очередей, безвредно завязших в телах и спинках кресел, предпринять не успели. Дальше я подобрал саблю и заканчивал зачистку ей.

— Ненавижу это дело, — выдохнул, отбрасывая труп ранее оглушенного саблей вояки, почти успевшего прийти в себя. Со многим в жизни можно смириться, но пить кровь живых людей — это мерзко. Если бы можно было эстетично, из пакетика там… с этим еще туда-сюда смириться можно. Но грызть глотки, а затем, как какой-то упырь, жадно захлебываться довольно неприятной на вкус солоноватой и густой жидкостью, ловя с неё приход моментального восстановления сил… — это нечто за гранью даже моих очень широких норм.

Но что-то я не могу себе представить, как десантируюсь с обстреливаемого дирижабля на крышу поезда с рюкзаком, полным квохчущих кур.

Сдираю с себя лохмотья, оставаясь в простреленных, но еще закрывающих главное штанах. Оба пистолета сунуты за пояс, немногочисленные лишние патроны и магазины благополучно утеряны в течение этого замечательного дня. Не беда. Сабля в ножнах переброшена на ремне через плечо, в руках два автомата. За спиной куча перебитого народа, а из-за того, что я использовал саблю — еще и общий вид ранее вполне приличного вагона напоминает нечто из фильмов ужасов.

Следующий вагон, почти не отличающийся от предыдущего, кроме того, что солдаты в нем готовы меня встречать. Но совсем не готовы к тому, что я высуну из-за стальной переборки два автомата, начав поливать внутренности вагона свинцом. Поза лёжа, да стрельба почти наугад, с ориентацией по силуэтам, окрашенным в красный и серый цвета, вовсе не самое продуктивное занятие, но у меня много патронов, болит туловище и мало желания получить еще пулю. А еще мои свинцовые подарки неплохо рикошетят!

Крики, стоны, ругань, проклятия. Приказы и угрозы сорванным голосом от одного из гвардейцев, предупреждающего паникующих аристократов о том, что он откроет по ним огонь, если толпа попробует пробиться в следующий вагон. Еще пара коротких очередей от меня, пущенных поверх голов, вынуждает разумных принять не самое разумное решение, от чего вояки начинают вовсю стрелять по толпе орущих и визжащих людей.

Мой выход. Один автомат через плечо, второй в руки.

Две пули попадают прямо в грудь. Толчки и боль не мешают мне выстрелить в ответ точно такой же двойкой почти туда, куда мне попал боец. Его откидывает назад, сносит на товарища, стрелявшего по своим, но тот не успевает обернуться, моя третья пуля клюёт его в затылок. Осталось двое. Еще один отвернувшийся получает пару пуль, а вот четвертый, бросив оружие, кричит из-за спинки сиденья о своей сдаче. Оставляю его напоследок, добивая так и не открывших дверь придворных. Вполне, кстати, отожранные мужики, от 35 лет и выше, только вышивка на нарядах побогаче, чем у трупов предыдущего вагона.

— Расскажи мне, кто в остальных вагонах, и я позволю тебе спрыгнуть с поезда, — предлагаю я сделку гвардейцу.

Солдата трясет, сильно. Он, весь забрызганный кровью, смотрит на меня, пытаясь что-то сказать, но у него явно не выходит. Как-то даже чересчур, если сравнивать с другими его сослуживцами. Озаренный догадкой лапаю себя за лицо, понимая, что где-то потерял очки. Он видит мои глаза.

— У меня мало времени, мужик, — говорю я ему, — Либо ты берешь себя в руки и начинаешь говорить, либо…

Наверное, он на самом деле хотел. Может быть, даже пытался. Не вышло.

Следующая минута или две — короткая бесконечность, наполненная громом очередей, адреналином, яростью и болью. Двое солдат лихорадочно пытаются расцепить вагоны, а еще двое палят по мне на расплав ствола. Лихорадочно рву вперед, заслонив глаза одной рукой и размахивая саблей. Трупы, быстрые жадные глотки крови, которой понадобилось очень много на регенерацию разорванного уха и всё-таки выбитого глаза. Понимая, что подобное может повториться еще раз, предпринимаю меры.

Сейчас бежать по крышам вагонов тяжелее — рассудок слегка помутнен, ноги, как и всё тело, густо вымазаны в крови, восстанавливающийся глаз видит пока плохо. С собой только одна сабля, лишившаяся ножен. Пистолеты потеряны, автоматы разбиты пулями. И так сойдет.

Оба машиниста визжат от ужаса, когда я вламываюсь в вагонмоторную секцию, выбив оголовьем сабли одно из окон. Тот, что помоложе, выброшен мной в проделанное отверстие, а старшего пускаю на дополнительную «подзарядку». Внутри растет сожаление, что страдает совершенно непричастный гражданский, но рисковать не хочу. Сколько этих непричастных уже мертво по моей вине… не сосчитать. Да и у молодого шансы выжить невелики.

Нажимаю на все рычажки, кручу все вентили, что попадаются на глаза. Даже пару раз дергаю за хреновину, от которой паровоз заливисто гудит. Как она называется? Не помню. Пора назад, но теперь пойду в первый вагон. Если кто-то осуществит расцепку, то шансы найти беглецов в чистом поле или лесу будут выше, а самих их будет меньше. От меня сложно уйти, если испытываешь страх. А им тут буквально всё залито. Да, так и поступим. Первый вагон, там всего восемь живых существ. Пора заканчивать.

Паровая машина внезапно издаёт несколько нездоровый гул, на который я оборачиваюсь.

…и ловлю в лицо чудовищно сильный удар кулаком.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Глава 21

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Буэээээ…, — раздавшийся звук поведал мне и отчаянно заматерившемуся Крюгеру, что госпожа Стелла Заграхорн не донесла всю скорбь собственного желудка до гальюна. Снова.

— Да держи ты ровно, хрен одноглазый! — тоскливо возопил я, изо всех сил стараясь не шевелить головой, — Какого ляда у вас всё из рук валится?!

Больно было очень. Если бы не принятые натощак литра полтора самогона, названного по чьему-то недоразумению бренди, я бы вообще говорить не мог, а так оставалось только сидеть, страдать, ругаться и стараться не шевелить головой. Два рукосуя-неженки! У одного всё трясется, а другая, блин, спокойно пять минут иголкой поработать не может!

— Дебил должниковый! — был я неизысканно обруган ассистирующим операции Крюгером, — Это не мои руки трясутся, а дирижабль! Мы дырок нахватали, как дурак фантиков!

— А на кой черт взлетали, если видели, в каком я состоянии?! — вознегодовал я, слушая, как полугоблинша продолжает извергать из себя если не материю, то звуки.

— Потому что иди на хер, вот почему! — нервно рыкнул Михаил. — Ты, вообще-то, не курей душил в поезде, а остаток легитимной власти в стране! Нас догнать в любой момент