– Ничего, все образуется.

Вика всхлипнула. В дрожащих руках она комкала носовой платок, который был Олесе очень хорошо знаком. Много-много раз она его стирала и гладила, а Саша с его помощью утирал детям носы, и завязывал узелки на кончиках, чтобы не забывать важные вещи.

Немного успокоившись, Вика сказала, что подозревают инсульт, и состояние настолько тяжелое, что реаниматолог попросил не уходить домой, а подождать, пока наступит какая-то ясность.

Они посидели молча, а через полчаса двинулись в путь. Вика вела ее по длинным коридорам. Мимо грохотали каталки с больными, тяжело хлопали двери лифта, пахло йодом и скисшими щами, и Олесю вдруг охватила такая тоска, такой страх смерти, что она почти забыла, зачем сюда пришла.

Наконец они оказались у широкой двустворчатой двери с длинным окошком над самым потолком. На стекле тревожным красным цветом было написано «Вход строго запрещен».

Вика с Олесей остались ждать, пока кто-нибудь выйдет.

– Все образуется, – повторила Олеся, но Вика ничего не ответила, только снова заплакала. Бедная девочка находилась еще в том благословенном возрасте, когда кажется, что болезнь и смерть могут случиться с кем угодно, но только не с тобой и не с теми, кого ты любишь, и, представив, каково ей сейчас переживать крушение своего радостного и безопасного мирка, Олеся мгновенно забыла обо всех обидах. Она украдкой покосилась на Викин живот – совсем плоский, но это ни о чем не говорит. Если Вика все-таки окажется беременной, а Саша умрет, она поможет растить этого ребенка, будет считать его за внука.

Тут дверь распахнулась, и в коридор вышел врач, нетерпеливо разминая в пальцах сигарету. Олеся с Викой бросились к нему.

– Стабилизировали, – сказал врач, закуривая, – состояние остается крайне тяжелым, но непосредственную угрозу жизни мы устранили, так что идите домой.

– А что с ним, доктор? – спросила Олеся.

Врач жадно затянулся:

– Обширный инсульт. Сразу говорю, прогнозы пока делать рано, но в любом случае вы должны понимать, что ситуация серьезная.

– Мы понимаем, доктор, – поспешно кивнула Олеся, – что-то нужно? Лекарства какие-то? И из еды что можно принести?

Врач сказал, что все необходимые препараты пациент получает в полном объеме, с этим проблем нет, а что касается питания, то можно протертый супчик на курином бульоне без костей и компот из сухофруктов. Саша пока на ИВЛ, его будут кормить через зонд, поэтому пища должна быть жидкой и гомогенной.

Олесе стало не то чтобы жаль усталого доктора, но показалось, что она своими дурацкими расспросами ворует его внимание у Саши. Заверив, что все поняла, она поспешила увести заплаканную Вику.

– Ты домой доберешься? Или, хочешь, ко мне поедем?

Вика покачала головой:

– Нет, спасибо, мне тут недалеко. Дойду.

– Ну давай, детка. Накапай себе валерьянки и выспись хорошенько, не думай о плохом. Доктор же сказал, что непосредственной угрозы нет. – Олеся заставила себя улыбнуться, хоть понимала, что за этой красивой фразой скрывается всего лишь то, что Саша не умрет сегодня.

– Спасибо, Олеся Михайловна, – всхлипнула Вика и протянула номерок гардеробщице. Та подала ей невесомую норковую шубку, гораздо лучше той, что висела у Олеси в шкафу. Ну да можно ли обижаться на Сашу за то, что он баловал молодую жену, а сейчас его болезнь и вовсе их уравняла, и никакого значения не имеет, кто в норке, а кто в старом пуховике.

– Или выпей рюмочку, коньяк-то у вас дома наверняка есть?

– Есть…

– Вот и выпей, только немного. И поспи, а утром встанешь, уже и полегче тебе будет. А я завтра в окно сбегаю на рынок, куплю курочку домашнюю, морковочку, а после работы сварю супчик и привезу. И компотик тоже сделаю, такой, как он любит.

Вика пошла к метро, а Олеся на трамвайную остановку. В этот раз не повезло, трамвай пришел только через двадцать минут, когда она уже успела основательно замерзнуть, и внутри почти пустого вагона было холодно и уныло, только в углу сидела мама и ребенок лет пяти в негнущейся цигейковой шубке. На ногах у него были новые валеночки с красными мишками, и ребенок страшно ими гордился, с гордым видом выставлял ножки в проход, поворачивал, чтобы видеть мишек, и радостно смеялся. Олеся тоже засмеялась и сказала, что валенки у него самые лучшие, какие есть на свете. Мама улыбнулась, показав ямочки на щеках, и Олеся чуть не забыла о том, какое ее постигло несчастье.

Почему-то в голову лезла не скорбь, а самая низкая и прагматичная ерунда. Например о том, что надо предупредить Вику, что по закону похороны полностью берет на себя военкомат и памятник тоже устанавливается за его счет. Но не успела Олеся прогнать эту злую циничную мысль, как ее место заняла следующая, ничуть не лучше, о том, что она, пожалуй, погорячилась, обещав Вике купить курицу на рынке. Там дороговато будет для ее кошелька, а магазинная синяя птица не такая питательная, да ее не вдруг и найдешь.

Вот сухофрукты для компота есть, полный набор, курага, изюм и чернослив, именно так, как любил Саша. Она их покупала незадолго до развода, с запасом, в полной уверенности, что будет варить ему обеды еще много-много лет. Но муж ушел, а сухофрукты остались, лежали мертвым грузом и горьким напоминанием о прежней жизни, а теперь их час настал.

Придется завтра перед рынком топать в сберкассу, снимать часть тех несметных богатств, которые Саша оставил ей при разводе. Рублей двадцать, а лучше пятьдесят. Если выкарабкается, то ему понадобится хорошее питание. Всякие деликатесы типа черной икры пусть молодая жена носит, но настоящая сила в домашней еде, легко усваиваемой и полезной для слизистой желудка.

Детям все-таки следует сообщить о болезни отца, и как-то исхитриться, чтобы не слишком их напугать. Сын служил в таком медвежьем углу, где телефон был только на КПП, и пользоваться им разрешалось только в служебных целях или для очень коротких и важных разговоров, поэтому пришлось вспомнить древний способ общения – переписку. У дочери в ПГТ была целая почта с междугородними телефонными автоматами и с довольно приличной связью, во всяком случае, не приходилось сворачивать уши трубочкой, чтобы понять, что говорит собеседник, но связь эта была односторонняя. Машка могла звонить матери домой, а мать на почту – нет. Похоже, единственный выход – это телеграмма, традиционная вестница несчастья. Но вопрос, когда ее доставят, сколько времени пройдет, прежде чем дети сумеют дозвониться до матери? Сколько чего они передумают в эти часы неизвестности?

Ладно, до завтра это точно может подождать. А то и до послезавтра. А если дети сами позвонят отцу, а Вика им скажет, что он в больнице? Это же будет смертельная