Недовольна осталась только сестра Виталия, которая единственная в Ленинграде знала правду. Она боялась, что афера вскроется, и тогда крупные неприятности начнутся не только у брата, но и у всей его родни. Между тем ее собственная судьба складывалась как нельзя лучше. Окончив училище, она, имея нужное крестьянско-бедняцкое происхождение, поступила в медицинский институт, вышла замуж за молодого врача с такими же безупречными корнями, родила сына и смотрела в будущее с большим оптимизмом. Брат-политзаключенный был ей совершенно ни к чему, поэтому она порвала с ним всякие отношения. Горбатенко расстроился, но был благодарен уже за то, что она на него не донесла.

Как они с Ксенией-Авророй жили дальше, сестра не знала. Брат вновь возник на ее пороге только в начале войны. К тому времени Горбатенко, прикрывшись болезнями и нервным срывом от потери жены и новорожденного сына, ушел с партийной работы, сосредоточившись на литературе, где добился если не читательской любви, то прочного положения в Союзе писателей. Вместе с другими членами этого объединения он сразу отправился на фронт военным корреспондентом, и, уходя, просил сестру присмотреть за дочерью.

Она нехотя обещала, но потом враг подошел к Ленинграду вплотную, началась паника, эвакуация, и она уехала с ребенком, начисто забыв про фальшивую племянницу, которая осталась в городе совсем одна.

Этого Горбатенко не простил. Лишь через много лет, незадолго до смерти Виталия, они формально помирились, но прежних родственных чувств вернуть так и не удалось.

С самой Ксенией-Авророй сестра Горбатенко виделась, только когда навещала фон Таубе до их ареста, а после практически не встречалась. Когда она возобновила отношения с братом, Аврора с Ильей уже перебрались на Крайний Север, и встреча родственников по документам, но не по крови состоялась только лишь после смерти Виталия.

В то время у сестры зародилась мысль, что раз Аврора не настоящая дочка, то и прав на наследство у нее, по сути, нет. Надо только доказать, что она всю жизнь прожила под псевдонимом, и богатства, нажитые упорным писательским трудом брата, отойдут его сестре.

А там было за что побороться. Но не успела сестра выступить с этой инициативой, как Аврора самым хамским образом ткнула ей под нос завещание. Видимо, Горбатенко ждал от своей сестры какой-нибудь эскапады в таком духе, поэтому оставил все имущество любимому зятю, который как родился Ильей Черновым, так и жил, и никаких подводных камней тут не просматривалось.

– Ну тогда я вообще ничего не понимаю! – воскликнула Ирина. – Какой смысл Чернову убивать жену, если все имущество и так его?

– Да бог его знает, Ирочка. Я, честно говоря, думаю о другом.

– Ну да, тут вообще много есть о чем поразмыслить.

В воздухе вдруг потянуло горелым. Ирина вскочила. Так и есть, пока Гортензия Андреевна рассказывала эту удивительную историю, из картошки выкипела вся вода.

– Ничего, с дымком будет, – поспешно выложив картошку в миску, стараясь, чтобы пригоревшие кусочки остались на дне кастрюли, Ирина подлила молока, бросила кусок масла и принялась давить пюре.

– Бедная Аврора, она ведь уже была достаточно взрослая, когда ей поменяли имя, – вздохнула Гортензия Андреевна. – Да если бы только имя, ей ведь пришлось жить в родной стране как шпионке. Все время оглядываться, скрываться от знакомых… Рассказывать в новой школе о себе небылицы, как она росла в деревне, когда всю жизнь провела на соседней улице. Не всякий взрослый выдерживает такое давление. Интересно, а мужу и сыну она рассказала правду или унесла тайну своего происхождения в могилу? Ну, муж-то ладно, а сын так и не узнает, что он потомок не прочно забытого советского писателя, хотя, похоже, и очень достойного человека, а обрусевшего немецкого аристократа?

– Чернов, наверное, был в шоке, когда открылось завещание, – усмехнулась Ирина, – не часто родители жены делают такие царские подарки.

– Не думаю, Ирочка, что он сильно удивился. Сестра сказала, что Виталий буквально обожал зятя. Чуть ли не больше дочери любил, потому что видел в нем себя. Чернов тоже парень от сохи, тоже воевал, тоже выдвинулся по партийной линии. Одно лишь отличие – Горбатенко просто отдалился от семьи, а у Чернова всю родню вырезали немцы. Горбатенко часто говорил, что Илья заменил ему умершего при рождении сына, а он, как мог, старался заменить ему отца. Он очень гордился Авророй и ее мужем, и все повторял «наши дети лучше, чем мы», мудрое выражение, которое, увы, редко услышишь от стариков.

Дурацкие настенные часы в виде лягушки, которые нельзя было затолкать подальше на антресоли, ибо подарок мамы на день рождения, и вообще красота неимоверная, показали половину восьмого.

Пора кормить Егора с Володей, не дожидаясь супруга и повелителя.

Ирина быстро закинула сосиски вариться, накрыла на стол и позвала детей мыть руки.

Володя любил есть сам, орудуя ложкой неторопливо, но аккуратно, и Ирина, глядя, как серьезно сын расправляется с пюрешкой, представляла, как из него вырастет, может быть, немножко тугодум, чуть-чуть медлительный, но ответственный и внимательный товарищ. Как он сейчас сидит в своем детском стульчике, хмуря бровки, так пожалуйста, готовый бюрократ, только подавай бумаги на подпись. А Егор – другой, сообразительный, но нервный и рассеянный мальчик. В серьезных делах на него можно положиться, но он любит помечтать, унестись на крыльях фантазии в какие-то выдуманные миры. Недаром даже сейчас у него книжка на коленках, и сам он, кажется, пробует писать. Ходит в музыкальную школу и на шахматы, а вдруг настоящий талант у него к сочинительству?

Ладно, кем бы ни выросли дети, лишь бы были счастливы. Двадцатый век с его героическими и сломленными людскими судьбами близится к концу, и прав был забытый сталинский писака, наши дети лучше, чем мы, и построят новый мир лучше нашего.

Внезапно в голове забрезжило смутное воспоминание. Вот она сидит на старой квартире под клетчатым пледом, плачет и перебирает потрепанные листы с бледной машинописью… Откуда это вдруг всплыло?

Ирина нажала на виски кончиками пальцев.

– Что с вами, Ирочка? Голова болит? – встрепенулась Гортензия Андреевна.

– Нет-нет, все в порядке.

– Точно?

– Абсолютно! Кое-что проясняется просто в голове. Сейчас, подождите секунду…

Ирина закрыла глаза, еще до конца не понимая, почему так необходимо вызвать к жизни это одновременно и назойливое и строптивое воспоминание.

Плачет она под клетчатым пледом, стало быть, это еще первый брак, ибо это красивое шерстяное одеяло муж унес с собой в новую жизнь. И к самиздату она после развода не притрагивалась. Отчасти потому, что муж доставал его по своим каналам, но главное, она повзрослела и стала понимать,