Олеся поморщилась, прогоняя недостойное чувство досады на Вику. Могла бы и не сообщать ничего бывшей жене, которая, по ее собственным словам, Саше теперь никто. Вот и считала бы ее никем и дальше, и сама разбиралась и с врачами, и с детьми своего дорогого мужа.

Нет, нельзя так думать. Вика поступила правильно, молодец.

И она тоже все сделает как надо. Завтра снимет деньги, приготовит еду, отвезет в больницу, узнает о состоянии Саши, а ближе к вечеру даст детям нейтральные телеграммы с просьбой позвонить домой. Нет, неизвестность, пожалуй, только хуже их встревожит. Лучше сразу написать, что папа заболел.

Ребенок с мамой направился к выходу, нарочно топая ножками в новых валеночках, и Олеся невольно засмеялась, глядя на него. Ох, недаром родители называли ее холодной и бесчувственной эгоисткой! При смерти самый близкий человек, а на душе у нее спокойно. Вместо отчаяния и тревоги только досада, что придется ухаживать за Сашей, если он выживет, а если нет – заниматься похоронами. Вика еще совсем дитя, сама не справится ни с тем ни с другим.

* * *

Недавно Егору доверили ответственную миссию забирать брата из садика, и он блестяще с ней справлялся, но сегодня несчастному ребенку задали столько уроков, что Ирина решила сходить за Володей сама.

На обратном пути они немножко покатались с горки, потом зашли в игрушечный магазин посмотреть на рыбок в аквариуме, а там уж заодно купили роскошную саблю, кривую и с золотой рукояткой, как у настоящего пирата. Егор был уже человек серьезный, солидный, игрушками не увлекался, ему в канцелярском отделе была приобретена модная шариковая ручка и блокнот с лошадкой.

Бравому воину с саблей наперевес необходимо похвастаться новейшим вооружением, иначе какой смысл. Понимая это, Ирина повела Володю обратно на детскую площадку, где сабля вызвала не меньшее восхищение, чем в Вашингтоне новая модель крылатой ракеты.

Так легко и радостно было стоять на краю площадки с другими мамочками, смотреть, как дети играют в свете уличных фонарей, как посверкивает снег и иней на качелях, как сияет высоко в темном небе узкий серп молодого месяца и россыпь звезд своим ярким светом обещает завтра морозный день…

И ничего, что Кирилл придет с минуты на минуту, а ужин еще не готов. Он не станет ругать ее за это и виноватить. Ирина вдруг вздрогнула, как громом пораженная. Она относила свое спокойствие на беременность, но дело не в этом. Просто она живет с человеком, который позволяет ей быть самой собой. Кирилл не подлаживается под нее, но и ее принимает со всеми достоинствами и недостатками, не ломает под свой комфорт, и если происходит что-то плохое, не обвиняет, а помогает выбраться. Ей никогда не приходится угождать и оправдываться, то есть заниматься тем, что составляло основную ее деятельность первой половины жизни. Вот почему она стала спокойная и радостная.

Как будто с рождения она пила вино вместо воды, а когда чувствовала, что это неправильно, ей говорили: «Не выдумывай, мы даем тебе самую чистую воду» – и она ходила пьяная, даже не зная, что можно по-другому.

Да, та Ирина была плохим человеком. Злая, жестокая, почти спившаяся баба, готовая переступить через что угодно, лишь бы добиться заветной цели – заполучить мужика в безраздельное пользование. Она ведь тогда понятия не имела, что такое настоящая семья. Кирилл позволил ей это узнать, и хочется верить, что она изменилась, стала лучше, и не возненавидит весь мир, если судьба будет к ней неласкова.

После развода она осталась наедине со своей бедой. Никто не протянул руку помощи, не сказал самую банальную вещь, что плохие вещи случаются и с хорошими людьми. Сестра злорадствовала, потому что в семье Ирина считалась порядочной девушкой, а сестра гулящей и развратной, а тут такой приятный поворот. Святоша стала разведенкой, а у нее самой удачный брак. Мама была поглощена обидой, что дочь заставила ее огорчаться и переживать такой позор, и на сочувствие сил уже не хватало. Зато на обвинение их было в избытке. Первый год после развода Ирина только и слышала «вот если бы ты то, вот если бы ты это» в разных вариациях. Давлению, с которым мама внушала ей чувство вины, сопротивляться было невозможно. Оно проникало в самое сердце и жгло, как кислота.

История, конечно, не знает сослагательного наклонения, но если бы тогда хоть кто-нибудь, пусть не мама, не сестра, а посторонний человек объяснил бы, что дело не в ней, не она упустила свое счастье, а просто от нее ушел человек, который по каким-то своим собственным причинам не справился с ролью мужа и отца, то она не возненавидела бы весь мир, и, скорее всего, убереглась бы от романа с женатым мужчиной и пить бы не начала.

Да, недаром слова «вина» и «вино» похожи. Хочешь, чтобы человек запил, сделай его виноватым в том, на что он в принципе не в силах повлиять. В принципе если грамотно повести дело, то он и без водки будет как будто пьяный, чувство вины искажает сознание само по себе.

Володя наконец наигрался, и Ирина поспешила домой, готовить ужин. Виноватить ее никто не будет, но надо и самой совесть иметь.

Как только она открыла дверь, из кухни вышла Гортензия Андреевна в фартуке:

– Ирочка, где вы ходите! У меня такие новости!

– Да вот с Володей загулялись…

Усевшись прямо на галошницу, потому что наклоняться ей было уже тяжело, Ирина сняла с сына комбинезон и ботиночки. Тот, не выпуская из рук оружие, побежал к Гортензии Андреевне, которую очень любил.

– Ах, какая у тебя сабля! – восхитилась старушка, поднимая Володю на руки. – С таким защитником нам ничто не страшно. Ну все, дорогой мой, беги, братику покажи.

Володя с диким топотом унесся, а Ирина тем временем расстегнула молнию на сапоге.

– Ира, вы себе не можете представить, что я узнала! – продолжала Гортензия Андреевна драматическим шепотом. – Новость настолько сенсационная, что я поехала к вам прямо без звонка, надеюсь вы мне простите эту вольность.

– Ну что вы, наш дом – ваш дом!

– По дороге я заглянула в универсам и в жесткой борьбе урвала сосиски, так что вопрос ужина снимается с повестки дня.

– Ой, это вот прямо радостная новость, – отдышавшись, Ирина расстегнула молнию на втором сапоге.

– Я думала застать вас дома, но Егор сказал, что вы гуляете, и я взяла на себя смелость почистить картошку.

– А это радость в квадрате.

Ирина попыталась встать, но не смогла с первой попытки. Гортензия Андреевна протянула ей руку.

– Давайте, Ирочка, раз-два! Так вот, если