вся в бумагах, и не шелохнется, только командует, в том углу, пожалуйста, протрите, под комодом не забудьте. Нормальная баба бы увидела, что пожилой человек перед ней уродуется, так встала бы, помогла, а эта нет.

– Но Аврора Витальевна вам платила, – сказала старушка, решительно захлопнув блокнот и поднимаясь, – и имела право за свои деньги получить качественно выполненную работу. А учитывая, какую грязищу я наблюдаю у вас дома, то ничего удивительного, что ей приходилось делать вам замечания. Пойдемте, Ирина Андреевна! Думаю, мы выяснили все, что хотели, для нашей научной статьи.

Высказавшись, Гортензия Андреевна так стремительно направилась к выходу, что Ирина едва успела поблагодарить хозяйку и попрощаться.

– Да уж, как строить коммунизм в стране, где люди не хотят работать даже за деньги, – вздохнула старушка, когда они вышли во двор.

– Зачем вы так?

– Да ну, взбесила! Вот вам, пожалуйста, Ирочка, народное понимание классовой борьбы. Нет, не получается добиваться великой цели через самые низменные инстинкты. Не выходит, увы, – Гортензия Андреевна покачала головой, – зависть оказалась плохим фундаментом социалистического общества, вот сейчас все и летит к чертям.

– Не будьте такой пессимисткой.

– Летит-летит, Ирочка! И через ту же самую зависть, между прочим. Диалектика там какая-то, принципы устройства общества, мера свободы, гуманизм, господи, да кому это интересно! Вот что у номенклатуры дачи и закрытые распределители, это да! Вот где корень бед, что одна полы моет, а другая барыню строит из себя. Впрочем, Ира, я действительно погорячилась, за что прошу прощения, но, с другой стороны, вы теперь эту Нину Ивановну можете брать голыми руками, если захотите. Скажете ей, что я старая идиотка, которая вам вздохнуть свободно не дает, и она вам с удовольствием выложит все до донышка. Хотя на мой взгляд, тут ловить больше нечего, Черновы явно не откровенничали с этой дурой.

Ирина кивнула. Наверное, она плохая физиономистка, но та Аврора Витальевна, которую она однажды видела в театре, никак не вязалась с образом заносчивой и высокомерной барыни, нарисованным Ниной Ивановной.

С другой стороны, хорошие люди не пишут доносы на собственных мужей, чтобы с помощью партийной организации их приструнить и призвать к ответу. Что это, как не высокомерие? А с третьей стороны, ей ли судить бедную Чернову, ибо сегодня она тоже, по сути, наябедничала в вышестоящие органы, то есть попросила Гортензию Андреевну провести с Кириллом воспитательную беседу о необходимости высшего образования.

Муж не обрадовался ее предложению написать за него диплом, сказав, что не видит в этом смысла. Сейчас, видите ли, другие времена, и заветные корочки теперь никому не нужны, тем более что он собирается дальше работать в области, где из филологии присутствуют одни только матерные слова. Ирина, как положено хорошей жене, склонила голову перед супругом и повелителем, но не сдалась, так что, когда Кирилл вернулся домой, его во всеоружии ждала Гортензия Андреевна со своим фирменным борщом и не менее фирменным суровым взглядом.

– Кирилл, вам необходимо закончить образование хотя бы из тех соображений, что нельзя бросать дело на полпути, – начала старушка, как только бедняга сел за стол.

– А у тебя уже не на пол-, а на девяносто процентов, – пропищала Ирина.

– Подумайте, какой пример вы подадите своим детям, когда придет их время получать высшее образование. Ведь все ваши доводы разобьются об их неоспоримый аргумент «а ты, папа, и без диплома прекрасно живешь».

– Борщ просто божественный, Гортензия Андреевна, – улыбнулся Кирилл, – а детям я найду, что ответить.

– Например, что?

– Ну, например, то, что выбрал специальность, находясь во власти юношеских иллюзий, но при этом не просто просиживал в универе штаны, напитываясь сто лет ненужными мне знаниями, а работал на заводе, так что никто меня во время учебы не кормил и никому я соответственно не был должен.

– Кроме себя самого.

– Гортензия Андреевна, ну что делать, если мне реально не нужен этот дурацкий диплом? Как говорится, женщина-филолог не филолог, мужчина-филолог не мужчина. Ну что я пойду куда-то на кафедру за девяносто рублей плесенью покрываться или в школу детей учить, когда сейчас я пятьсот поднимаю влегкую, а скоро, Бог даст, буду в три раза больше?

– Не все измеряется деньгами, – отчеканила Гортензия Андреевна.

– Не спорю, – Кирилл со вздохом удовлетворения отодвинул пустую тарелку. Ирина быстренько подсунула ему новую, с котлетами и пюрешкой.

– Есть такая штука, как призвание.

– Только я его в себе не чувствую, Гортензия Андреевна. Да, в юности болел поэзией в тяжелой форме, вот и занесло на филфак, но время прошло, я повзрослел, даже постарел немножко, и хворь отступила. Ну что, я брошу все свои важные дела и пойду в школу детям психику калечить? Они приходят маленькие, в голове еще куклы, машинки, котятки, а тут я раз тебе – Муму! Смотрите, детишки, жизнь не школа гуманизма, а совсем наоборот. Сначала утопи собачку, потом все остальное. Это же им травма на всю жизнь. Но только они отойдут немножко, как пожалуйста, – Раскольников с топором! Собачку утопили, теперь убьем старушку. Растем над собой.

– А кстати да, – засмеялась Ирина, – это классическое развитие маньяка, они все переходят к убийствам людей от убийств животных.

– Ну так именно. Детям радоваться надо, а не рассуждать над идиотским софизмом «если Бога нет, то все дозволено».

Гортензия Андреевна нахмурилась:

– Почему же идиотским?

– Да потому что он не имеет смысла. Если Бог есть и дал нам свой Божеский Закон, то все в порядке, а если его нет, значит, люди сами придумали заповеди – не убий, не укради и так далее. Больше неоткуда было им взяться. Значит, это стремление к добру, к свету, оно нам присуще от природы, и если у Достоевского были с этим проблемы, то это его личная беда, а не всего человечества. Короче говоря, клиника, а не литература. Там парня надо госпитализировать и таблетки прописать, а я должен детям втирать про загадочную русскую душу, про которую никто точно не знает, что это такое, но на всякий случай нужно быть глубоко несчастным, ни черта не делать и пить как не в себя! Да ну на фиг!

– А вдруг вы сделаете блестящую карьеру и измените школьную программу на более оптимистичную? – улыбнулась Гортензия Андреевна.

Кирилл покачал головой:

– Нет, не вариант. Где я в русской литературе оптимизм-то найду?

– И то правда. Но, дорогой мой, вас же никто после диплома силой в школу не загонит! Вы учились заочно, трудоустроены, стало быть, отрабатывать по распределению не должны. Сделайте вы этот последний рывок, получите диплом и живите дальше, как жили, но с высшим образованием. Запас, знаете ли, кармана не протрет.

– Тем