первостепенное значение придавал своему личному участию в их важнейших актах. Так, идя на разрыв кабальных условий, навязанных нам Европой на Чёрном море, он сам в 1886 году посетил Севастополь, и этот визит имел большое историческое значение. Именно здесь, едва не демонстративно, император и подписал приказ, возвещающий о возрождении Черноморского военного флота: «Прошло тридцать с лишним лет, как Черноморский флот, свершив славные подвиги, принёс себя в жертву для блага России. Нынче этот флот возникает вновь на радость скорбевшей о нём России». Мы уже упоминали, что первые черноморские броненосцы была заложены в Севастополе. И одновременно с этим возобновили военное судостроение в Николаеве. Россия вновь твёрдой ногой вступала на черноморские берега, с демонстративной непреклонностью заявив о себе как о мощной морской державе.

В целом, вот такими были основные направления и этапы европейской политики Александра III. Как её оценивали сами россияне? Оценивали по-разному. Большинство реально мыслящих людей одобряли прагматический курс императора, целиком направленный на защиту русских национальных интересов. Но была и группа политологов, осуждавшая такую политику, усматривая в ней большой недостаток динамичности. Например, такой широко информированный человек как А. А. Киреев говорил, что он глубоко разочарован ею. Он крайне низко оценивал личный состав Министерства иностранных дел, а всю внешнюю политику Александра III считал крайне невыразительной и неинтересной: «Наша бесцветная политика не мешала нашему росту. Почему? Потому что за нас время: время, которое сейчас против Запада. Запад сходит вниз, а мы хоть и неумело, да идем в гору… И такого инстинктивного поворота к самостоятельности достаточно было, чтобы мы сделались грозными. Что же было бы, если бы мы знали, чего желаем, к чему идем. К сожалению, мы этого не понимали, не понимаем и по-прежнему придерживаемся выжидательной политики. Но эта выжидательность не подкреплена, не мотивирована. Просто сидим и растем! Иностранцы же этим пользуются, радуются нашей неподвижности и гадят нам, обделывая свои делишки».

Вот и такие отзывы о европейской политике Александра III тоже имели место. Правы ли были их сторонники? Немалое число таких людей находилось в армии, где император не пользовался высоким авторитетом уже из-за своих миролюбивых взглядов. Там же проявился и самый горячий проповедник смело наступательной политики, подлинный национальный герой генерал М. Скобелев. На наш взгляд, в отношениях России с ведущими европейскими государствами некоторое время даже существовал достаточно серьёзный как бы «фактор генерала Скобелева». В чём он заключался, и каково было отношение Царя-Миротворца?

Звезда генерала Скобелева взошла и ярко засияла после его победной экспедиции в Среднюю Азию и особенно после взятия туркменской крепости Геок-Тепе. Этот «Карфаген пустыни» долго не уступали русским войскам, и он даже обрел славу неприступной твердыни. Скобелев, возглавлявший решающую военную экспедицию против туркменов, прекрасно соединял высокую степень организованности наступления (вплоть до прокладки железной дороги) с чисто суворовскими решительностью и отвагой. Победа была достигнута, и слава едва не суворовского сияния осияла полководца. И эта слава, очевидно, всерьёз встревожила императорский Двор и принесла немалую досаду и самому императору. И она была тем ощутимей, что до царя, конечно, доходили весьма нелестные отзывы Скобелева о его военных способностях, без заметной славы проявившихся при боевых действиях в Болгарии. Скобелев ведь бывал до неприличия искренен, и его жесткие откровенные замечания сразу становились общеизвестными.

Более того, в высшем свете установилось устойчивое мнение, что доблестный генерал совершенно нетерпим к политике и к самой личности царя. Так барон Н. Врангель, вспоминая об этом, говорил, что «Скобелев Александра III презирал и ненавидел». Может быть, ведь и сам император не находил нужным скрывать своё нелестное мнение о полководце. И царь явно не желал ему оказывать больших почестей. Об этом, пожалуй, всего ярче говорил прием Скобелева после его возращения из Туркмении. Атмосфера всеобщего восторга перед героем Геок-Тепе была столь широкой и восхищенной, что ироничный князь Долгорукий произнес фразу, подлившую масла в огонь царской неприязни: «Это было словно возращение Бонапарта из Египта».

Император вместо проявления радости и признательности первый вопрос задал строго и буднично о состоянии дисциплины в экспедиционном корпусе Скобелева. И это уже являлось прямым проявлением императорского неудовольствия (ведь кто лучше самого царя мог знать о демократизме, доступности Скобелева и о свободных отношениях в его войсках!). Царь не проявил интереса к деталям экспедиции, и прием прошёл кратко, сухо и сдержано.

Горячего и до безрассудства отважного Скобелева это совершенно вывело из себя. Он обратился к бывшему при Александре II министру, графу М. Т. Лорис-Меликову, с крайне возмущенным рассказом об этом. Слушатель был выбран неслучайно, Лорис-Меликов в свете считался человеком, способным как на известный демократизм, так и на очень решительные поступки! (Покойный Александр II для борьбы с революционными непорядками в стране желал назначить его, ни много ни мало, а диктатором!)

Лорис-Меликов, человек наблюдательный, мог вполне убедиться в крайней возмущенности генерала и даже в его годности к неким протестным действиям. «Он меня даже не посадил!» – говорил Скобелев о минутах царского приема, и, продолжая разговор, вдруг перешел на очень крайние высказывания: «Дальше так идти нельзя… Всё, что Вы прикажете, я буду делать беспрекословно, я пойду на всё…» Конечно, после таких слов граф мысленно сделал вывод, что речь идет о возможности дворцового переворота. Он осмотрительно не продолжил обмена мыслями в эту сторону, но Скобелева это не озадачило и не остановило. Чувствуя в себе сильнейшие лидерские качества, он попытался найти понимание и поддержку военных кругов, где Александр III не пользовался значительным авторитетом.

Б. А. Костин в своём исследовании о Скобелеве замечал: «…весьма конкретные мысли высказал Скобелев об участии армии и коренных преобразованиях». «В революцию … стратегическую обстановку подготовляют политики, а нам, военным, в случае чего, предстоит только одна тактическая задача. А вопросы тактики… не предрешаются, а решаются во время самого боя…» Без сомнения, слухи о таких высказываниях (а, может быть, и сильно приукрашенные) доходили до резиденции императора, а это никак не могло смягчить отношение царя к полководцу.

А атмосфера всеобщего восхищения неблагостно влияла на славного генерала. В умном, хитром и отважном до безумия Скобелеве постепенно зрело убеждение в своей ежели не исключительности, то, несомненно, в своём высоком предназначении совершить какие-то решительные перемены в жизни российского государства. Многие современники предполагали: таким решительным шагом вполне может стать государственный переворот. И великосветская камарилья охотно подхватывала эти предположения и слухи и активно разносила их по столице. И в Москве, и в Петербурге в салонах много шептались о том, что Скобелев желает стать императором; что называться он будет Михаилом II; что даже назначен день коронации. (После таких «сведений» мог ли царствующий император относиться