А, кстати, ожидание серьёзной активности со стороны Скобелева царило и в среде революционеров. С. М. Степняк-Кравчинский писал об этом: «Говорили, что либо в это время, либо несколько поздней смелый план дворцовой революции был задуман генералом Скобелевым». За этим следовали слова о серьёзной убежденности в том, что «способность Скобелева возглавить антиправительственное движение сомнению не подлежит».

Кажется, это была едва не всеобщая уверенность в тогдашнем великосветском обществе. И К. П. Победоносцев сразу же настоятельно посоветовал царю привлечь Скобелева к себе, дабы заранее устранить опасность от неразумных действий «отважного до безумия» генерала. Победоносцев писал императору: «Вы принадлежите не себе, а России и своему высокому служению. Хотя Скобелев и безнравственен, но он стал великой силой». Однако император на этот раз ничего не предпринял и Скобелев, глубоко недовольный, уехал за границу. Там он снова общался с Лорис-Меликовым, в обществе несдержанно отзывался о русской внешней политике, и всё это ещё более тревожило наше правительство.

Особенно неприятным стало известие о резком выступлении генерала на парижском банкете в ресторане Бореля, жестком, заостренном против немецких государств. За этим последовал не менее жесткий ответный демарш Австрии, добавивший недовольства Александру III. В светском обществе открыто говорили, что Скобелев действует, словно испанский генерал-заговорщик. Но действует совершенно открыто!

Русское правительство предложило Скобелеву отпуск, но этот отпуск генерал использовал самым нежелательным образом. На встрече с сербскими студентами он произнес речь, в которой заявил, что главный враг России и всего славянства – это Германия, и война с нею как неизбежна, так и необходима для спасения общеславянского дела!

Конечно, и вольные речи генерала в России, и особенно его выступления в Париже были невероятным (неслыханным!) превышением своих прав и полномочий. Его парижскую речь правительству пришлось срочно дезавуировать, а его самого вызвать домой через Голландию и Швецию, минуя немецкие земли. Его действия в Париже очень помешали официальной русской политике, и такие резкости необходимо было как-то сгладить. Высшее российское общество замерло в ожидании: какими будут действия императора относительно самовольника Скобелева?! И вот 7 марта 1882 года для него была назначена царская аудиенция. К сожалению, информация о ней была и остается очень ограниченной, её свидетелем был лишь только один из дежурных флигель-адъютантов. А придворные слухи оказались противоречивы и, может быть, не вполне надежными. Будто бы генерал вошел в царский кабинет со словами: «Несу повинную голову, русское сердце заговорило!» И встреча с царем, не в пример первой, продолжалась очень долго, они беседовали целых два часа. Кто бы знал о чём? Никто этого не знает… Но хорошо известно, что накануне этой встречи открылись интересные и отнюдь не простые международные перспективы. Князь Болгарии Александр Баттенберг обратился к Александру III с просьбой отпустить Скобелева в Болгарию, чтобы в этом юном государстве он стал военным министром. Император вежливо отказал правителю нового балканского государства, сказав, что Скобелев очень нужен России.

Чего больше было в этом отказе? Искреннего признания ценности прославленного генерала или же глубоких опасений о том, что, став военным министром, Скобелев втянет Болгарию и её соседей во всебалканскую войну с Турцией, в которую так или иначе придется вступить и России? Такие царские опасения были более чем вероятны. Скобелев, с его жаждой военной славы и с безумной отвагой, оказавшись в Болгарии, мог создавать немало серьёзных политических проблем. Да легко мог бы и возмечтать о болгарской короне, вот тогда уж балканская ситуация обрела бы самый угрожающий характер!

Но это – предположение. А беседа царя с генералом шла долгих два часа и, очевидно, была весьма содержательной. Можно полагать, что её участники как обсудили ряд важных вопросов, так и многое прояснили друг для друга, ибо Скобелев возвратился с аудиенции весьма оживленным и совершенно довольным долгой встречей. А отзывы влиятельных современников о той встрече кратки и противоречивы. Так министру Гирсу Скобелев будто бы сказал, что царь устроил ему «порядочную головомойку». А наблюдательный А. Витмер считал, что разговор был не только взаимно интересным, но примечателен и тем, что «талантливый честолюбец сумел увлечь миролюбивого государя своими взглядами на политику».

Так или иначе, но, должно быть, два эти человека обрели понимание друг друга, потому что в апреле того же года Скобелев снова имел аудиенцию у императора, и она вновь была долгой и благожелательной. Сестра генерала княгиня Белосельская-Белозерская писала брату: «Его Величество говорит о тебе с большим уважением… Император сказал более чем ясно, что рад всегда тебя видеть, когда ты этого захочешь…»

Казалось, что всё устраивается наилучшим образом, и можно верить в устойчивость добрых отношений. Но безвременная смерть Скобелева остановила развитие взаимопонимания и сотрудничества. И можно верить в полную искренность императора, в подлинность душевного сожаления, прозвучавшего в его письме родственникам, окрашенного истинной горестью: «Страшно поражен и огорчен внезапной смертью вашего брата. А потеря для русской армии трудно заменимая и, конечно, всем военным сильно оплакиваемая. Грустно, очень грустно терять столь полезных своему делу деятелей».

Мы полагаем, что эти слова были исполнены искренним глубоким сожалением и сочувствием. Да и могло ли быть иначе после долгих содержательных встреч императора с прославленным военачальником? Ведь у них были совершенно одинаковые политические ориентиры, оба в равной мере усматривали германскую опасность и оба не терпели германской агрессивности. «Проклятые пруссаки» были безусловными врагами как в глазах генерала, так и в глазах его самого талантливого полковника. Этих людей могла разобщать только степень остроты в отношении к международным проблемам. Царь занимал выжидательную позицию, всемерно укрепляя армию и флот, уверенный в успешности оборонительной войны, а Скобелев готов был вступить в бой с немцами хоть сейчас и даже начать его первым.

Скобелев относился к объединенной Германии не только как к главной геополитической опасности для России, но и как к особому феномену народно-государственной ментальности. Во время свой служебной командировки в Германию он пристально интересовался не только организационными и техническими вопросами, но и проявлениями чисто этнической народной психологии и сделал для себя, и для русских военных аналитиков ряд весьма глубоких и точных выводов о качествах германских вооруженных сил. Вот одно из них: «Дисциплина в германских войсках весьма строгая и, что главнее всего, она соответствует складу народных понятий и симпатий общества. Я позволю себе назвать германскую дисциплину врожденной народностью…» «Эта дисциплина не только наружная, но и проникающая всё существо как офицера, так и солдата, не есть продукт какой-либо системы, а результат совокупности современных народных понятий, которые в свою очередь суть последствия истории этого народа». Тут связь народа с армией!

Кстати,