— Больно уж вороватый стал народ, — поясняла она. — Да и как осудишь, когда людям есть нечего? А, все-таки, свое добро надо беречь. Их только пусти, так они за неделю все приедят, а потом все равно будут голодать. По вашему, это жестоко? — но, ведь, это для их не блага. Есть, конечно, и такие, с которыми приходится быть строгой. Да вот вчера я одну такую прогнала. Миссис Изаксон — еврейка, что ли. Вот несносная!

Бланш мельком вспомнила, что и тетя Мэй говорила ей про какую-то миссис Изаксон, от которой она не могла избавиться.

Фермерша подняла своих гостей чуть свет и, хоть не дала им пищи на дорогу, как тетя Мэй, зато дала ценный совет:

— На вашем месте, я бы пошла мимо Вайкомба, в Марлоу, через гору. В этих местах вас, все равно, нигде не примут. Но вы обе девушки на вид здоровые, а скоро жатва, так что работа должна найтись.

— Марлоу? — повторила Бланш, стараясь запомнить это имя.

Фермерша кивнула головой. — Там и мужчина есть. Чудак большой. Не такой, как сам Ивэнс, мясник из Вайкомба. Этот с бабами не хороводится — ну, а на работу их ставит ловко. Впрочем, там дальше видно будет. Может, он еще и переменится.

Миссис Гослинг не хотела уходить, уверяла, что она идти не может, и все спрашивала, идут ли они домой.

— Скажите лучше: «да», — шепотом посоветовала фермерша. — Это от солнца у нее в голове не много помутилось. Когда устроитесь в Марлоу, она оправится.

И миссис Гослинг удалось, наконец, усадить в тележку. Девушки нашли сломанный зонтик и развернули его над головой матери, в защиту от солнца. Они сами страшно устали, и от сапог Милли остались одни дыры, но теперь у них впереди была определенная цель, и до нее оставалось пройти всего каких-нибудь десять-двенадцать миль.

— Мы будем там к полудню, — ободряла Бланш. Бессознательно, все уже теперь привыкали к новым мерам времени:

Близ Вайкомба из-под изгороди, где она, по-видимому, отдыхала, поднялась женщина и вышла на дорогу, навстречу Гослингам. Это была румяная, полная женщина лет за сорок, но вялость кожи на лице, согбенные плечи и походка старили ее.

— С добрым утром! — приветствовала она Гослингов. — Если я вам не помешаю, я бы охотно пошла вместе с вами. — Она говорила с иностранным акцентом и с неправильными ударениями.

— Куда? — спросила Бланш.

— Ах! Не все ли равно, куда? Я жила тут у одной фермерши. Но она мне не компания. Необразованная, простая женщина, мужичка. А вы и ваша матушка не мужички — это сразу видно. Я не люблю жить с простонародьем. А куда идти — не все ли равно? Все мы ищем одного: работы в поле — аристократки и крестьянки. Но не лучше ли тем, из нас, которые не родились крестьянками, держаться друг друга?

Милли украдкой хихикнула; миссис Гослинг только теперь заметила, что к ним присоединилась посторонняя и поспешила сообщить ей:

— Мы идем домой — Милли ласково потрепала ее по спине. — Да, домой, — твердо повторила миссис Гослинг.

— Ах! Какие вы счастливые! Теперь мало у кого есть дом, — вздохнула неизвестная женщина. — У меня тоже был когда-то дом. Ах, как это было давно! Вот уже два месяца, как у меня нет пристанища. Она была близка к слезам. Бланш нагнулась к ней и шепнула:

— У мамаши был солнечный удар, и мы уверили ее, что мы идем домой, чтоб не расстраивать ее. Вы ей, пожалуйста, не говорите, что это неправда.

— Не бойтесь. Я буду нема, как могила.

Бланш заставила себя ожесточиться. — Я все-таки не знаю, зачем вам идти вместе с нами.

— Ах! Нам, не мужичкам, следует держаться друг друга.

— Не все равно: мужички, — не мужички? Мы и сами не Бог весть, какие аристократки.

— Это хорошо, что вы так говорите. Я сама так говорю — я, миссис Айзаксон. Но, в своем кругу, нет надобности говорить неправду. Ведь сразу видно, кто вы и что вы. Я хоть и не англичанка, но давно уж живу в Англии и сразу вижу, что за человек. Разве вы не думаете, что нам следует держаться вместе? Правда, ведь?

— О, — не выдержала Бланш. — Так вы — миссис Айзаксон? Я о вас слыхала.

На миг красивые глаза миссис Айзаксон как будто обратились назад; к прошлому. — Ах, вот как! В таком случае, мы уже друзья.

— Я слышала о вас от тети Мэй, — сказала Бланш, и то, что она произнесла это имя с оттенком почтения, не ускользнуло от сметливой еврейки.

— Ах, милая тетя Мэй! Она такая умница. Но она чересчур добра — работает, не покладая рук, а сестра ее ровно ничего не делает. Давайте, я помогу вам везти вашу бедную матушку. Мы с вами возьмемся за дышло, а ваша красавица-сестрица будет подталкивать сзади, и мы поговорим о милой, умной тёте Мэй. Согласны? Да?

Бланш предостерегали против этой женщины, и ей самой она не очень нравилась. Но в ее манерах и вкрадчивой речи был тонкий оттенок лести, против которой трудно было устоять. Притом же, она не просила о помощи, в ее настойчивости чувствовалась сильная золя, невольно подчинявшая. Пока девушка колебалась, миссис Айзаксон храбро взялась за дышло и маленькая процессия двинулась в путь.

Ее помощь очень и очень пригодилась девушкам, когда пришлось спускаться с Амерсгамского холма. Бланш предложила матери слезть и идти пешком, но миссис Гослинг, как будто не слыша, и не понимая, озабоченно говорила: — Я что-то не помню этой дороги. Ты уверена, Бланш, что мы не сбились с пути?

— Нет, ей нельзя давать идти по такой жаре, — вмешалась миссис Айзаксон. — Втроем мы отлично свезем ее с горы. — И, хотя сама она, видимо, была утомлена, своей тяжестью она добросовестно удерживала тележку во время крутого спуска.

После этого уж, конечно, нельзя было с легким сердцем сказать ей, чтоб она шла своей дорогой. К тому времени, как они прошли через город, пустой и словно вымерший — все женщины в эту пору были, либо сидели по домам, либо работали