– Да даже не в культуре дело! – отмахнулась я. – А в экшене, в кульминации! А у вас тут все на одной ноте: пьете, блюете, тискаетесь. Тьфу!

– Кульминацию ей подавай! – цыкнул Леха. – Экшен! Слыхали?

Я досадливо отмахнулась и подозвала свою подружку Женьку. Пошушукавшись, мы с ней решили удрать на городскую елку.

В прихожей я сняла с крючка куртку, Женька – пуховик.

– Вы ку-у-уда? – преградил нам путь Леха.

– На стадион, к елке!

– Куда? Нефиг там делать! И опасно!

– С чего это? Все лучше, чем здесь!

– На улицах сейчас много пьяных. – Он икнул, пошатнулся и ухватился за косяк.

– Ага, – хихикнула Женька. – А тут мы прям в полной безопасности! Среди трезвых!

– Леха, ты несешь чушь! – припечатала я. – Отойди!

– Нет! – Леха закрыл дверь на замок и ключ спрятал в карман.

Отнять ключ у него – здоровяка с семилетним стажем греко-римской борьбы – было нереально.

– Мы все равно уйдем!

Не говоря ни слова, Леха выхватил у Женьки пуховик, у меня – куртку, ловким движением запихнул нас в каморку-раздевалку и закрыл дверь на щеколду.

– Леха, гад, открой! – бились мы.

Но в ответ слышался лишь торжествующий ржач.

– Там и сидите!

Мы оглянулись. Вокруг все было завалено какой-то рабочей одеждой. Овчинные тулупы, теплые брезентовые куртки, ватники, шапки-ушанки. Сама по себе каморка была тесновата, зато имелось большое низкое окно.

Подергав шпингалеты, мы выяснили, что открывается только форточка. Я прикинула – барак был одноэтажный, окно почти у земли.

– Может, через форточку? – задумчиво предложила я.

– Минус сорок! – вытаращилась на меня Женька. – А мы без пуховиков! И даже без обуви! – Она пошевелила пальцами ног в полосатых носочках.

– А это что? – Я указала на рабочую одежду. – Разве не подойдет?

– Что? – ахнула Женька. – Вот этот кошмар?

– Ты хочешь просидеть весь Новый год в каморке, мадемуазель Коко Шанель? – хмыкнула я. – Радуйся, что хоть это!

Мы начали рыться в ворохе одежды. Мне более-менее подошел стеганый ватник зеленовато-желтого цвета («Дрисняный колор», – определила Женька). Широкий в плечах, но длина моя – чуть выше колена, и рукава впору. Правда, он сильно пах бензином.

– Ты как нарушитель границы, овчарки не хватает, ваф-ваф! – закатилась Женька.

– Я сейчас посмотрю на твой наряд, ага!

Женька была невысокой, и мы долго выискивали ей что-то подходящее.

Наконец выбрали овечий тулуп: бело-бежевый когда-то, сейчас он пестрил грязными разводами и пятнами. Шерстяная изнанка свалялась и кое-где была выдрана.

– Одинокий пастух! – хихикнула я, когда Женька примерила. – Если мне собаки не хватает, то тебе – стада барашков!

– Бе-е-е-е! – заблеяла Женька, и мы покатились со смеху.

В углу валялось несколько пар валенок. Серые, высокие, растоптанные. Меньше сорок пятого размера не нашлось.

– Ну будем как этот… Как его… Маленький Мук! – успокоила я Женьку.

– Муки! Нас двое! – уточнила она. – Только на головах не чалмы, а старые кроличьи ушанки.

Мы побросали за окно все наши ватники – тулупы – ушанки – валенки.

Первой в форточку полезла я.

Высунувшись наполовину, я крикнула Женьке: «Банзай!», и она схватила меня за ноги в узорных колготках. Я тянулась вниз, к земле, юбка накрыла голову.

Мои руки уже коснулись снега, но тут Женька ослабила хватку, и я грохнулась, как Дафна в вагоне поезда из «Некоторые любят погорячее».

Я лежала на снегу, тонкая ткань блузки намокала, небо над головой подмигивало точками звезд, где-то вдалеке бумкнула петарда.

– Ты там живая? – испуганно спросила Женька.

– А ведь у меня температура высокая с утра была, – зачем-то сказала я и расхохоталась.

Теперь полезла Женька.

Она была мельче и юрче меня, к тому же в брюках, хоп-хоп – извивалась змейкой, я только тянула ее за руки. Минута – и она уже сидит в снегу и ржет.

– Тихо! – Я сама давилась от смеха. – Одевайся, а то простынешь!

Мы надели трофейные наряды и отправились в центр города.

По пути смеялись взахлеб, глядя друг на друга. Прохожие обходили нас стороной.

– Леха говорил, что на улицах опасно? – простонала Женька. – Да люди сами нас боятся!

Когда мы дошли до елки, там оставались лишь редкие празднующие. Сипел громкоговоритель: «Мы желаем счастья вам» и «В Багдаде все спокойно».

Ну не уходить же! Тем более с таким трудом вырвались.

Мы немного потолклись среди народа, вызывая опасливые взгляды, потанцевали, покрасовались и лишь потом отправились обратно.

Долго стучали в дверь, в окна, пока кто-то из наших наконец не открыл.

Леха, как стражник, сидел на полу у каморки и дремал.

– Р-р-рота, подъе-е-ем! – гаркнула я.

Он открыл глаза и увидел нас.

– А-а-а, как, э-э-э, вы-ы-ы… Там… – мямлил он недоуменно спросонья.

– А вот так, Лешечка! – царственно отчеканила Женька. – Хреновый ты постовой!

Мы скинули рабочую одежду и пошли в кухню. Заварили кофе, отрезали по куску подсохшего пирога.

– Честно говоря, около елки тоже было скучновато, хоть и культурно, – задумчиво сказала Женька. – Зато как мы с тобой в окошко сигали, рыбками! И в тулупах этих страшных народ пугали! У меня до сих пор живот болит от смеха! А какие у Лехи были глаза – на ниточках чуть не повисли! Круто!

– Вот все это я и называю кульминацией! – победно ответила я. – С Новым годом!

И мы торжественно чокнулись кружками.

Кстати, температура у меня больше и не поднималась, я выздоровела. Праздник вполне удался.

Ведь если обстоятельства складываются не так, как хочется, сложи их сам.

К.А.Терина

Эррата [2]

Сатурн

План в изложении Дани звучал элементарно.

Шаттл, сказал он, угоним – договорено.

Траектория рассчитана – есть человечек.

Дальше всё просто, сам понимаешь.

Даня любил вот так намекнуть на какие-то свои особые связи; и была у него манера использовать обороты вроде «для тех, кто понимает» или «ну, нам-то с тобой объяснять не надо». Когда он так говорил, пропадало всякое желание переспрашивать и уточнять, потому что спрашивающий моментально вываливался из очерченного Даней круга вменяемых людей, куда был включен как бы авансом.

Выходило, что всё у Дани продумано и схвачено. Не было причин ему не верить – наоборот, верить очень хотелось. Идея с Сатурном казалась тем самым свежим воздухом, которого Алику так не хватало в вакууме безвременья «Эрраты».

Один из маминых любимых авторов писал, что душа человека на несколько дней отстает от тела при перелёте между континентами. Что ж тогда говорить о космосе? Алик все думал: не вытряхнуло ли вот так же и его душу – несколько лет назад, где-то на старте? И вот теперь он давал ей шанс догнать его.

Понятно, что с Даней и остальными Алик своими мыслями о времени и тем более о душе не делился. Подобные рассуждения могла понять разве что мама.

Но ей не стоило знать о Сатурне.

Книги

Мама была маленькая, тощая и напоминала Алику голодную ящерку. Иногда казалось, что голод мама утоляет буквами. Она замирала на табуретке в невозможной позе, скрючившись под светом крошечной лампы, и жадно читала. Или все было наоборот, и это буквы утоляли голод мамой, затягивая ее в книжные миры