Шрифт:
Закладка:
Игра, пастиш, гротеск
Не только куртуазный роман, но и популярные фаблио и даже игривые макаронические произведения находят визуальный эквивалент в эстетической программе Босха. Это не значит (но и не исключает), что Иероним бо́льшую часть своего времени посвящал книгам и воплощению почерпнутых сюжетов. Он жил в определённой культуре, сотканной из множества элементов, образов и текстов, влияющих на его творчество явно или латентно, по меньшей мере богатство и разнообразие реалий характеризует ту ментальность, ту картину мира, ту вселенную знаков и символов, в лоне которой возник феномен Иеронима.
Некоторые ортодоксальные католические мыслители, такие как Хосе Сигуэнса, усматривали и прозревали в эклектичном искусстве Босха известное явление, названное в литературе макаронизмом – художественную форму, развившуюся в академической, университетской среде в XV веке.
Макаронизм как литературный приём (итал. macaronismo – от слова макароны, от названия блюда, воспринимавшегося как грубая крестьянская пища: ср. названия вроде «кухонная латынь») использовал словесные гибриды и фразы, составленные из слов различных языков, что безусловно сопоставимо с подходом Босха, контаминирующего визуальные образы. Иероним создаёт уникальные и причудливые гибриды из примет и черт узнаваемых существ и вещей, комбинирует и синтезирует в едином образе разные культурные коды: высокое и низкое, народное и религиозное и т. д. Так создаётся эффект комизма и гротеска в литературе и живописи (даже в современных мемах очевиден тот же приём, та же логика: контраст, сочетание несочетаемого, инородных знаков из чуждых друг другу контекстов). Тексты, смешивавшие разговорный язык и латынь, возникали на излёте Средневековья по всей Европе, когда латынь ещё оставалась рабочим языком учёных, священнослужителей и университетских студентов, но уступала место народному языку в среде менестрелей, поэтов и сказителей[15]. Эталонами макаронического жанра стали произведения Теофило Фоленго (под псевдонимом «Merlino Coccajo»), создавшего знаменитую поэму «Бальдус» (Baldus). Помимо прочего, это примечательное произведение послужило образцом и моделью для «Гаргантюа и Пантагрюэля» Франсуа Рабле (1483/1494–1553). Между Рабле и Босхом (и Питером Брейгелем Мужицким) куда больше общего, нежели кажется на первый взгляд. Традиционно французского писателя помнят и ценят за детали: описания гедонистических пиршеств, мягких подтирок, телесных карнавальных невоздержанностей, забывая о целостности произведения. Ведь «Гаргантюа и Пантагрюэль» – это сатирический роман, высмеивающий, как и произведения Иеронима Босха, человеческие пороки, низость, лень, невежество и разврат Церкви, обман со стороны сильных мира сего, власть имущих, государства. На картинах Иеронима резиденты клира оборачиваются демонами в аду, мучимыми мучителями, а в земной жизни – двурушниками и шарлатанами, которые носят воронки на голове, потворствуют дьяволу, набивают тюки мирскими ценностями и т. п. Рабле в слове, Босх в красках демонстрируют разнообразные пороки католического духовенства (не щадя и светскую власть), вызывавшие массовые протесты во время Реформации и критику со стороны Иеронима, жившего накануне.
Гротеск, гипербола, подобные им языковые игры и приёмы также имеют отношение и к изобразительной культуре – например, к образам глупости и греха, повсеместно встречающимся в аллегорических и травестийных формах на полях средневековых рукописей, в декорациях соборов, в скульптуре и т. д. Подобно карнавалу – гротеск и прочие эстетические «девиации», «мутации» и «причуды» были частью не только допустимых и признанных, но, вместе с тем, вполне легитимных и регламентированных правил и норм Средневековья, необходимых для выражения идеи полноты мира. В своих рассуждениях о живописи современник Иеронима, ничуть не менее склонный к гротеску и художественному эксперименту Леонардо да Винчи писал: «Итак, если ты хочешь заставить казаться естественным вымышленное животное – пусть это будет, скажем, змея, – то возьми для ее головы голову овчарки или легавой собаки, присоедини к ней кошачьи глаза, уши филина, нос борзой, брови льва, виски старого петуха и шею водяной черепахи»[16].
Рис. 82. Наброски пяти гротескных голов. Леонардо да Винчи, 1490 г. Galleria dell’Accademia di Firenze, Florence.
Босх уделял много внимания такой эстетике глупости, благодаря своему неугасаемому интересу и регулярному обращению к фольклору в частности, и к простонародной культуре в общем и целом. Изображение мира «наоборот», вероятно, визуализация его изнанки или нутра, как в популярном и расхожем сюжете на тему баталии между Постом и Масленицей, предполагала новую выразительную формулу демонстрации конкурирующих искони ценностей. И если в литературе первого десятилетия XVI века пост неизменно побеждает, то в изобразительном искусстве – его победа не столь однозначна (до сих пор ведутся споры об образе и статусе Поста у Питера Брейгеля и других последователей Босха).
Рис. 83. Гротескная старуха. Не только Леонардо, но и вся эпоха относилась с особым ненасытным интересом к необычным лицам, уродцам, искажениям и девиациям. «Уродливую Герцогиню» также можно увидеть на картине Квентина Массейса, а искажённые гросекные физиономии у Питера Брейгеля Мужицкого. Леонардо да Винчи, между 1480–1510 гг. Windsor Castle, Royal Library.
Рис. 84. Гротескные лица из толпы, требующие распять Христа, отражают босхианскую фрустрацию перед жизнью городской площади, а также внутреннее зло самих персонажей. Иероним Босха, «Се человек», фрагмент.
Рис. 85. Босх или его последователь. Подчёркнуто гротескные, утрированные и искажённые черты присущи лицам гонителей и мучителей Христа. «Несение креста». Ок. 1510 г. Museum voor Schone Kunsten, Gent.
И горних тел небесный ход…
Астрологические трактаты, повсеместно популярные в Средневековье, как у знати, так и среди городских простолюдинов, вряд ли обошли стороной Хертогенбос. Это снабдило некоторых исследователей базой для проведения параллелей между работами Босха и астрологическими представлениями. Так в триптихе «Сад земных наслаждений» обнаруживались все виды символики, связанные с зодиакальным созвездием Рака. 6 июля 1504 года в знаке Рака состоялось великое соединение Солнца и Луны, предвещавшее беды. Себастьян Брант упомянул это значимое событие в январе того же года, и Босх мог быть также очевидцем жизни небесных тел. Из предположений современные исследователи сделали уж очень далеко идущие выводы: вся символика триптиха астрологична: приметы, пророчества и нумерология закодированы в структуру картины. Босх, используя астрологические маркеры, изображая символику планет и знаков зодиака, оставил зрителю визуальное
