Шрифт:
Закладка:
Конечно в переводе плохом я Вас читать не буду. Вас же нельзя перевести… Такой-то язык, такую душу!
О книгах Ваших?
«Лето Господне», «Родное», «Богомолье», «Человек из ресторана», «Это было», «Как мы летали»149, «Въезд в Париж», «Пути Небесные» и «Чаша» — это я имею.
Читала, но не имею «Солнце мертвых» (читала его лет 10 тому, в тоске и муке ужасной, — сама тогда переживала много муки), «История любовная»150 (хотела все спросить Вас, но не смела, — кто этот мальчик?) меня эта книга очень, очень интересовала.
«Куликово поле» книгой не могла достать — читала в журнале отрывками. «Няня из Москвы» — чудесна! «Старый Валаам»151 не знаю, а также и «Die Liebe in der Kriem»152. Ужасно бы хотела все узнать.
Читала еще рассказы, например «Радуница»153, — душой страдала. «Мери»154 конечно знаю. Конечно плакала. Чудесно! Напрасно и ненужно у некоторых книг я восклицаю «чудесно» и т. д. Все, все Ваше дивно! Каждая строчка! Мне все одинаково дорого! Все — талант. Все! Понимаю, что И. А. 5 раз читал. Я очень люблю И. А. и за то еще, что он любит Вас! А помните: «любить можно по-разному: „люблю цветок“ и т. д.» Ну, не буду!
На днях едет муж моей подруги155. Я не люблю его. А она — прелестна! Красавица и доброта… вот она была бы лучшая Анастасия! Красавица! Но собственная подруга? Не знаю. Люблю бывать с ней. Но никогда не интимны. У меня нет никого. Я женщинам перестала верить. Она добра и русская. Чутка, художница немного. Воспитывать взяла русскую девочку. Детей нет. В этом мы понимаем друг друга. Об этом говорим. Она видала тоже много горя, и жизнь другому, новому давать боится. Не страданье?
Хоть я не знаю, у меня-то иногда двоится. Да разве наше это дело. А кто же даст России смену новых? Я ничего не знаю. Это — одно из моих мучений! Это ужасно откровенно? М. б. лучше и не писать про это?! Мне чуточку даже стыдно.
Кончаю, но в мыслях говорю Вам дальше! Смотрите, смотрите на них и видьте ласточек, и небо, и рожь, и васильки — все это Вы! Ваша сердцем О.
[На полях: ] Будьте здоровы, хранимы Богом. Милый…
Каждый вечер в 11 ч. я с Вами! А Вы?
Цветок Ваш все цветет — чудесно! Удивительно красивый!
Не беспокойтесь о моем здоровье — я совсем здорова. Боли сердца прошли!! Совсем прошли! Я здорова! Не беспокойтесь, дорогой мой!
Посылаю березку — из русского одного садика вчера. Получили мою любимую фотографию, последнюю под деревом в солнце?
Ваш «Свете тихий» должен свет увидеть. Его должны прочесть многие! Вот опять она — Родина!
45
И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной
20. IX.41
2.15 дня
Милая сумасбродка… славяночка моя бесценная… прелестная моя выдумщица… ну, что Вы вытворяете с собой, со мной! Знаете, когда сегодня, в десятом [часу] утра, принесли Ваше заказное[92], — вчера и получил Ваш экспресс и тотчас же послал экспресс ответный, — упало сердце… и когда я, еще в полусне, читал, — знаете, что я крикнул, — вслух крикнул, — себя не помня, закруженный счастьем, потрясенный, в неизъяснимой радости..? «Какая сумасшедшая… девчонка!» И в этом последнем слове было столько счастья, нежности страстной, мольбы, — прости! прости, мой Ангел! — отдачи всего себя, преклоненья, восторга, сознанья недостойности, ласки безграничной, любви благоговейной, святой, святого обожанья — нет слов таких, чтобы хоть чуть определить, что было в сердце..! Так переполненная счастьем материнства, только женщина-мать может такое выразить ребенку, когда ласкается, любуется бесценным… целует ножки, льнет вся, вся к нему… себя не помня, — то отступит, всплеснет руками, то душит поцелуями, трется щечкой, себя щекочет ресничками его, пяточки целует и шепчет страстно, как бы в забытьи… — «о, маль-чи… шка… милый мальчонка мой… мой глупышка славный… жизнь моя..!» И это не передаст всего, что в этом неизъяснимом слове-ласке: — «О, сумасшедшая… дев-чо… нка!!!» Да что Вы!.. Вы не разобрались в моем… я теперь ничего не помню, я же писал Вам в ослеплении, в смуте, в тоске, в безумстве… в страхе, что все пропало для меня, что я сам обманывал себя, воображал… смел Вам открыться сердцем… и — оскорбил Вас, осквернил признаньем! Смутил, в тупик завел… — и должен заставить Вас снять чары с сердца моего… а Вы… — да, клянусь, я _т_а_к_ и думал, ни на минуту не сомневаясь, что я навязываю себя Вам, на скромность Вашу посягая… не имея никакого права душу Вам свою открыть… а все-таки открыл, не удержался, все силы растерял, и самолюбие, и уважение к Вам… — зная, что _н_е_л_ь_з_я_ так, что Вы никогда не сможете хоть что-нибудь, похожее чуть-чуть на грустную ответность сердца, высказать… Самым святым мне, самым дорогим… священной памятью моих _о_т_ш_е_д_ш_и_х, заверю Вас… я был вся искренность… я ослепленными глазами увидал в Ваших просьбах считать Вас хоть немножко «хуже»… и в «я совсем не такая», — в этих словах смущенья я читал: «как Вы не понимаете, что _т_а_к_ нельзя… я не могу Вас полюбить… ну, просто, Вы все переиначили, я люблю Ваши книги, через них и Вас, сердце Ваше… ну, как люблю Пушкина, благоговею перед Рафаэлем, люблю Чайковского… ну, и Вас, почти… нежность воображаемых теней в романах… как Вашу Дариньку… Анастасию… — вот и предел „любви“, это же так ясно, так привычно, так… приятно!» Мне, _ж_а_л_ь, высказанного в письмах?! и — «для себя» жаль?! Вы… «н_е_ заслужили», чтобы я _и_з — з_а_ _В_а_с…?! О, как жестоко было бы все это, если бы Вы на миг могли поверить, что я искал лишь повода… _о_т_о_й_т_и_ от Вас! Да разве я, здравый, мог поверить, чтобы Вы могли _л_ю_б_и_т_ь_ _м_е_н_я?!! — не видя даже, через книги?! Я мучился, мучился давно, все мне предостерегающе грозилось: ни зву-ка, что делается в сердце..! спрячь, запри, затаись, несчастный фантазер… ведь это не твои герои, не тени снов твоих, не оживленные до осязаемости _с_в_е_т_л_ы_е_ твои — идеалы в тоске твоей, несбыточные твои… — это же _ж_и_в_а_я, чистая, святая… недостижимая… лишь в снах являющаяся тебе, безумцу! Ведь ты — кто ты для _Н_е_е?! «Любимый из писателей». Будь счастлив этим, это же награда, — выше ее и быть не может! — а ты… вдруг навоображал, явь смешал с мечтаньем… ты гипнотизировал словами, образами, трепетом чувства, всем, что у тебя даров от Бога… — и… это же не
