Вас, Вы — для _т_о_г_о_ же назначения — меня нашли, позвали, звали и — _з_о_в_е_т_е. Пойте, ласточка нежная, быстрая, мой Свет тихий… пойте Бога, Жизнь, страдания, счастье… все, все, что бьется в сердце… — а я Вами жить буду, творить из Вас и Вами, огнем от Вас — великой светлой Вашей силой вооруженный… допою, что _н_а_д_о. Вместе будем петь… друг другу отдавая силы… — Я теперь в уме пою Чайковского… его лиризм… — и слова затертые становятся живыми… «Я имени ее не знаю… и не хочу узнать… земным названьем не желаю… ее назвать.»156, «Красавица, богиня… ангел!» Смотрите, как ожили слова, от чувства. «Без Вас не мыслю дня прожить!»157 Как бы хотел я с Вами слушать это! Я безумствую, с ужасом чувствую, _ч_т_о_ я написал Вам! Но не вычеркиваю, не смею, — это — Правда. Вы нежно трогаете, Вы гладите любовно мою руку… — поймите, я всегда был откровенно-честен перед Вами… не покривил ни тенью слова-мысли… я лишь страшился смутить Вас, ваш покой нарушить… я так не верил… боялся, что упрекнете в самомнении… Я хотел надписанием на «Чаше» сказать Вам, — м. б. я неясно выразил, я был смущен присутствием другого, ожидавшего, когда я напишу… — хотел сказать, что и Вы тронуты отсветом страдания, и с Вами я, как мой Илья-страдалец158, тоже опален страданием… — но как-то неясно вылилось… Почему так написал? Не знаю… — написалось так… спуталось во мне — Анастасия… Ольга… моя любовь, которая может коснуться Вас только, как страдание? Не знаю… я так мало о Вас знаю… и так много знаю, сердцем? Ваше — письмо, о Рождении… сдавило мое сердце… — и я замер тогда от счастья, я тогда в первый раз _у_з_н_а_л, что я Вам близок, очень близок… и не смел, не дерзал раскрыть, как я Вам близок. Мне было страшно уяснить, что я могу быть л_._._._._._.??! Как я безумно счастлив, милая. Как Вы хороши «у дерева» — сколько света, игры рефлексов… это — и на фотографии — _б_о_л_ь_ш_е, чем знаменитое Серова — девочка под деревом159. Вот, игра света! Снимите это ужасное слово Ваше — «пощ…на»[93]! Я ужаснулся, что мог оскорбить Вас, признаньем… невольным… так я благоговею перед Вами… оскорбить, ибо я недостоин Вас! Поймите же, это не рисовка, это — больная правда. И Вы в душе знаете это, и потому Вы так нежны ко мне, так чутко, так — любовно. Вы сами боитесь того, чего боюсь я… вы горды, и не можете быть навязчивой… — я навязчивым себе казался, показался, вдруг. Вот и все. И теперь я… Вы вознесли меня, так одарили… так… согрели сердцем! О, благодарю, моя несбыточная — сбывшаяся, — нет, теперь Вы уже — вся моя, вечная вся… — без Вас убью себя, клянусь, жить я без Вас не стану… _н_е_ могу… — и как все будет — я не знаю… и не хочу знать… не хочу мучить себя и Вас, не могу больше ничего. — Я Вас люблю крепко, неизменно, так не любил еще…

Спешу послать экспрессом. Мне лучше, болей опять нет. Я получил «Wickenburgh». Благодарю. Не мучайтесь «болящей». Все будет хорошо, радуйтесь! Примите же «antigrippal»! И — cellucrine, умоляю!

Ваш до смерти, и после — Ив. Шмелев

[На полях: ] Вы разбились на велосипеде — когда? какие последствия? Что Вы вытворяете!

«Свете тихий» — сохраните в сердце. Он Вами дан. Этого не было в литературе — зачатия полей. Но с Вами — я все могу, все преодолею — в творчестве.

В Вас влюблены… да как может быть иначе?! Ми-лая!

Сейчас после обеда — пойду, с почты, в церковь. Завтра Рождество Богородицы. С Вами иду. Несу Вас в сердце. О Вас буду молиться — и любить Вас.

Завтра я утону в «Путях». Пишете их Вы — во мне. Обнимаю тебя, Ты — моя, да? Я схожу с ума от счастья. Оля, Оля, Оля…

46

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

22. IX.41

Милая, самое дорогое в жизни, — сердцем говорю Вам, — дороже мне всех ликов, чем я томился сладко, пытаясь воскресить их из мысленного праха… — я, дал, Вам… камень?! Вы его выдумали, этот камень-призрак. Если бы Вы бросили в меня, я бы поцеловал — _В_а_ш_ камень! Я… «пытаюсь отойти»?! Где же чуткость Ваша, сердце, ум? почему они не осветили Ваше «потемнение»? Я испугался, что Вы «слишком вообразили»…?! Я смутился, что допустил себя — признаться, — вытянулся к _с_о_л_н_ц_у, как цветок, забытый… — смутился, не оскорбил ли _С_о_л_н_ц_е. Боже мой, вдумайтесь, солнце мое живое! Я — «жестокий»? Мне, «для себя» — жаль сказанного? не ради Вас, которую смутил, как мне вдруг показалось?! Да я же благоговею перед Вами… поймите же… не могу же я сердце разорвать и… — вот, смотрите! Ну, чем заставлю Вас поверить… ну, я не знаю… Но знайте, — если бы Всемогущий сказал мне — «все твое — прахом, ничего не было и ничего не будет в твоем искусстве, но _о_н_а_ _б_у_д_е_т, какой ты _е_е_ знаешь, как теперь, далёко… — что изберешь?» Чтобы _о_н_а_ была! — клянусь, вот моя правда. И э_т_о_— «камень»?! В вашей руке мое письмо, 15.IX[94], там «Свете тихий»… — там _в_с_е. Я тогда не знал о будущих «экспрессах» Ваших. Я для Вас писал набросок — «Свете тихий», к Вам тянулся, на Вас молился… это же не-льзя нарочно, это творится сердцем, Вы же, такая чуткая, должны же слышать музыку слов… ведь каждая творческая вещь, пусть маленькая, но сердцем порожденная, свой ритм имеет, передает биение сердца, его стучанье, его… красноречивое молчанье!.. Ласточка моя, мое очарованье, лучшая всех женщин… Вами дышал я, любовался Вами… пел Вам песню… пусть в этом незначительном отрывке… — но как легко, в сладком забытьи, в воображаемом — не бывшем, _п_е_л_о_с_ь! Вы пожелали — и я был счастлив. Вчитайтесь, — м. б. найдете _с_е_р_д_ц_е, ритмы его стучаний… — это нельзя придумать, нельзя подделать. Художник кисти знает, как _п_о_е_т_ «свет», его дуэты с тенью. Вы знаете, как поет Врубель в «Царевне Лебедь»160, Левитан — «Над вечным покоем»16! Саврасов в «Грачи прилетели»162, серовские портреты, не все. Нестеров — мистически-бескровный — мог бы спеть «ангело-любовь»… Даже малявинские «Бабы»163… — только, он скуден, малообразован. Всякое истинно-искусство — всегда песня, гимн. Поют цветы, и птицы… только «жестокие» не могут. Я — жестокий?! О, дайте же, обойму Вас, безнадежно… нежная моя… я же знаю, что Ваше сердце тосковало,