Эти слова звучали как скороговорка, давно заученная наизусть и звучащая со старой, основательно заезженной виниловой пластинки, которой никто давным-давно не пользуется.

Но у них в доме еще со времен детства Магомедгаджи стояла на тумбочке в большой комнате, как раз под фотографией отца, старая радиола, которую мать время от времени включала и ставила всегда одну и ту же пластинку.

– Отец это слушать любил, – всегда объясняла она, скорее всего, сама себе, потому что Мамонт спросил об этом лишь однажды.

Пластинка была не в самом лучшем состоянии, голос певицы хрипел точно так же, как и музыка, но Айшу это мало смущало.

Сейчас, оставшись, как он думал, в одиночестве, Магомедгаджи рассчитывал добраться до родного села, спрятаться на первое время в доме матери, а потом с ее помощью связаться с Манапом. Ведь тот никак не мог знать, кто именно в него стрелял. Эмир хотел через брата как-то решить свои насущные вопросы, определить собственную дальнейшую судьбу.

Теперь Мамонту истерично хотелось верить брату. Он знал, что тот слегка сентиментален. Может быть, стоило даже поставить его в известность о том выстреле, рассказать, как Магомедгаджи увидел в прицеле лицо не брата, а лицо матери, поэтому, нажимая на спусковой крючок, намеренно дернул рукой, что Манапа по сути дела и спасло.

О том, что не умеет снайперским прицелом пользоваться, Мамонт рассказывать не желал. Это Манапу знать ни к чему. Но его приверженностью к сантиментам воспользоваться все же необходимо. Это будет походить на откровение, на муки совести. Манап, вне всякого сомнения, поддастся своей сентиментальности, оценит такое и после этого вдвойне постарается Магомедгаджи помочь. Он будет готов ради этого рисковать собственной безопасностью, должностью и даже свободой. Что все это может значить в сравнении с братскими чувствами?

Мамонт знал характер Манапа и умел им пользоваться.

Но все эти мысли моментально вылетели из головы Магомедгаджи.

Он услышал, как из кустов кто-то позвал его:

– Эмир!

Мамонт узнал высокий голос Мурада.

Глава 11

Старший сержант Горидзе по связи доложил капитану Одуванчикову о результатах своей засады на перевале:

– Четверо убиты, трое ушли. В том числе и сам эмир Мамонт.

– Как так получилось, что Мамонту удалось улизнуть? – строго спросил командир разведывательной роты.

– Моя вина, товарищ капитан. Мне следовало взять эмира на себя и самому стрелять в него. Но товарищ старший следователь по особо важным делам чуть не в приказном порядке заявил, что у него с братом собственные счеты, сказал, будто хочет сам пальнуть ему по ногам. Товарищ подполковник юстиции промахнулся, даже, кажется, не ранил главаря банды. По крайней мере, следов крови я не нашел, иначе по ним непременно отыскал бы Мамонта в лесу.

– Он намеренно промахнулся? – спросил капитан, стараясь понять чувства старшего следователя по особо важным делам.

По крайней мере, голос Одуванчикова говорил именно об этом, был сочувствующим. Василий Николаевич понимал весь трагизм ситуации, на долю секунды представил, как он сам ловил бы в прицел собственного старшего брата, живущего в большом городе на Урале.

– Трудно сказать, товарищ капитан. Дистанция позволяла стрелять прицельно и точно. Но я же не могу знать способности товарища подполковника в этом деле. С этим у всех по-разному. Но даже если в тире он и умеет стрелять точно, то это еще не говорит о том, что так же будет и в реальном бою. Тир, стрельбище на полигоне и настоящая схватка вещи несравнимые. Здесь и волнение другого качества, да и все остальное. Тем более что стрелять надо в брата-близнеца.

– Да, пожалуй, – согласился командир разведывательной роты, опять же думая о своем.

– Рука может в последний, самый критический момент дрогнуть. Да тут еще заколебали всякие летучие насекомые. Про комаров я уже не говорю, но кроме них полно разного рода оводов и прочих тварей. Кусаются больно. Тут не только рука, весь издергаешься.

Старший сержант явно искал оправдание промаху подполковника Омаханова и при разговоре с командиром роты намеренно смотрел в лицо старшему следователю, сидевшему в сотне метров от них, будто бы говорил специально для него. Тот внимательно смотрел на них, старался услышать хоть что-то, понять, как реагирует на все это капитан Одуванчиков. Но отсутствие шлема с гарнитурой связи и КРУСа лишало подполковника юстиции этой возможности. Поэтому он пытался сам додумать слова Василия Николаевича. О том, насколько правильно у него это получалось, можно было тоже только догадываться.

– Ладно, Автандил, оставим этот вопрос на совести подполковника юстиции. Ты пока возьми у него номер брата, я попробую его по мобильнику отыскать через свои каналы. Может, что-то из этого получится.

– Да, сделаю. Я номер попрошу, а потом снова на связь выйду. Сообщу вам.

– Договорились. Жду.

Капитан Одуванчиков вынужден был остановить допрос единственного пленника, которого удалось захватить живым. Хотя о том, что он единственный, никто этому человеку не сообщил. Напротив, он услышал, что спецназовцы смогли вытащить из-под завала еще двух уцелевших бандитов.

Это был разговор двух солдат между собой. Пленник просто обязан был подслушать его, если хоть чуть-чуть интересовался собственной участью. Она, по правде говоря, каждого волнует, любой человек надеется дожить до лучших времен.

Капитан Одуванчиков солдат проинструктировал, заранее выбрал парней с ярко выраженными артистическими наклонностями. Они знали, что следует говорить друг другу, делали это ненавязчиво, не докладывали, а просто по-приятельски делились информацией.

Солдаты упомянули о том, что одного из этих бандитов в настоящий момент якобы допрашивал командир взвода. Второй пока вроде как говорить не мог, но врач, прилетевший с санитарным вертолетом, сказал, что завтра-послезавтра он придет в себя и будет в состоянии дать показания. У него переломы большого плечевого бугра и трех ребер от ударов обрушенными камнями, а ожоги неопасные. Правда, есть подозрение и на сотрясение мозга, но на легкое, неопасное.

Таким вот образом на единственного пленного оказывалось давление, вынуждающее его говорить правду.

Про врача и санитарный вертолет командир роты придумал, что называется, на лету. Все равно солдаты перенесли пленника в яму, оставшуюся от фундамента когда-то разрушенной башни. Он не мог видеть, как спецназовцы запихивают тела убитых бандитов в грузовой отсек МИ-28.

– Так что с пассажирами автобуса? – беззастенчиво обрывая раздумья бандита о собственной участи, продолжил капитан Одуванчиков разговор на том самом месте, где его вынудил прерваться старший сержант Автандил Горидзе, срочно затребовавший сеанс связи. – Кто и кому приказал их расстрелять?

– Мамой клянусь, командир, мы автобус даже не видели. Слышали за спиной стрельбу, думали, за нами