Я вспоминала нашу первую ночь вместе – как он поставил мне старинную алжирскую песню в стиле раи[129], которую использовал в качестве сэмпла для композиции; как крепко обнимал и нашептывал на ухо перевод арабских слов; как его голос восхитительной басовой линией мягко ложился на парящую в вышине вокальную партию. На этом языке он говорил с явным наслаждением – рассказывал, что сознательно решил усовершенствовать свои познания в арабском, на котором общался с бабушкой и дедушкой по линии матери в детстве и который его мать не менее сознательно забросила, будучи школьницей. Вспомнив уверенность в его голосе, звучавшем возле моего уха, я вновь ощутила на ключицах неприятную тяжесть вины.

Молчаливость его была связана не только с переходом на английский. К его приезду я уже была пьяна, поскольку налегала на коктейли Люка как на социальные костыли. А потом Майкл, все еще пугающе жизнерадостный, ни с того ни с сего окатил Жерома ледяным душем, приветствовав с подозрительной холодностью. Да и сам Жером, надо признать, не предпринимал никаких попыток расположить к себе хозяина, хотя в целом вел себя сдержанно и вежливо. Зря я рассказала ему о том эпизоде с нектарином.

Не спасали положение и «новенькие». Мы с Ларри каким-то образом оказались участниками странного поединка – кто заставит другого испытывать наибольший дискомфорт.

– Знаешь, а ведь я пару недель назад был в Париже, – пустил он свою первую стрелу.

– Да ну? – отозвалась я с притворным равнодушием.

– Ага. На вечеринке с кучей англичан, возле парка в 19-м округе. Прикинь, как круто было бы там пересечься? – в этот момент он выглядел до отвращения довольным собой.

Остальные упорно не замечали напряженности между нами – за исключением, по-видимому, Жерома. С самого своего появления на вечеринке он обнял меня за талию в совершенно нехарактерной для него собственнической манере; я тут же напряглась. Став благодаря волшебным коктейлям Люка еще более раскованной, чем обычно, я грубо вырвалась из его объятий. Не проходило ощущение, что Лоуренс наблюдает за всей этой пантомимой с нескрываемым ехидством, и какую-то долю секунды я его просто ненавидела. Потом прильнула к Жерому (мучимая угрызениями совести из-за его явно уязвленного вида), промямлила что-то неразборчивое про «жару» и мысленно – с усиленным алкоголем драматизмом – признала себя чудовищем.

Все, кроме нас двоих, казались окутанными искрящейся золотой дымкой приятного вечера. В самый разгар к нам заглянули даже несколько соседей (главным образом старички). С их благословения колонки вынесли во двор, который Анна украсила свечами и маленькими гирляндами огоньков, распространявшими вокруг торжественный свет, отчего все присутствующие казались участниками какого-то возвышенного действа. Пары танцевали босиком, и в прохладном вечернем воздухе то и дело взрывались раскаты смеха, перекрывавшие музыку.

– Viens danser[130], – тихо позвал меня Жером, легонько коснувшись нижней губой мочки моего уха.

– С радостью, – отозвалась я, стараясь не смотреть на Лоуренса.

– Ах, любовники́! – с милым французским акцентом воскликнул Нико, и я вздрогнула от неожиданности.

Жером увлек меня за собой туда, где звучала музыка. Кто-то из соседей, из тех, что были помоложе, завел Do You Really Want to Hurt Me?[131] группы Culture Club – и мне стало не по себе.

– Не понимаю тебя, – произнес он, прижимая меня так крепко, что даже шепот был отчетливо слышен.

– Я и сама себя не понимаю, – откликнулась я, опустошенная и неспособная сопротивляться своим слабостям.

– То ты такая ласковая и нежная, то вдруг далекая и холодная, а я чувствую себя идиотом из-за того, что позволил себе что-то к тебе чувствовать.

– И не нужно ко мне ничего чувствовать, – пробормотала я. – Я не из таких девушек, правда.

– Да ладно, – прошипел он. – Прекрати молоть чушь, в это никто не поверит. Прекрати вести себя как летописец собственной жизни – просто живи. Что значит – «не из таких девушек»? Звучит как строчка из сопливой попсовой песенки.

Он говорил с непривычной мне прямотой, и его слова ранили, словно жало. В носу защипало. Он посмотрел на меня сверху вниз, и лицо его исказилось от неподдельной боли. В полумраке теней, отбрасываемых янтарным пламенем свечей, он был так красив, что дух захватывало, а его запах – едва уловимая кислинка пота вперемешку с хвойно-солеными нотками – казался таким естественным и правильным, что мне захотелось уткнуться ему в грудь своей глупой башкой и так стоять целую вечность. С минуту мы оба молчали, потом наконец он сказал:

– Похоже, что и сынок у него – тоже придурок.

– М?

– У писателя твоего. Воплощенное тщеславие.

– Ну зачем ты – сразу в штыки? – спросила я, хотя, конечно, понимала, что у него на то есть все основания.

– Oh là, putain Léa![132] Они тебя так очаровали, да? Ты так жаждешь стать среди них своей…

Вспыхнув, я отпрянула от него, высвободившись из его теплых объятий. Ноги слушались плохо, меня мутило.

– Это несправедливо! – выпалила я – хотя слова его были абсолютно справедливы.

– Лия…

– Пойду за сигаретами.

– Не надо.

– Не говори мне, что делать, – в этот момент я ненавидела саму себя – ишь, раскапризничалась!

– Возьми у меня, – предложил он – словно это была трубка мира.

– Спасибо, у меня в комнате целая пачка.

Его передернуло, а я повернулась на каблуках и вышла. Проходя через двор, я краем глаза заметила Майкла – он привалился к опоре навеса, оплетенной вьющимися растениями, словно персонаж старинной фрески, и в гордом одиночестве спокойно наблюдал за разворачивающейся сценой.

Голова шла кругом, и, войдя внутрь, я присела на ступеньку лестницы, ведущей в мою комнату, чтобы прийти в себя. Закрыла глаза, прислонилась головой к перилам – и через несколько секунд почувствовала, как рядом со мной опустился кто-то еще, явно мужского пола. Жером, решила я – и положила ладонь на его успокаивающе крепкое колено.

– Твоему парню это вряд ли понравится, – голос, конечно, принадлежал Лоуренсу, и я резко отдернула руку.

– Ты социопат, – проговорила я.

– Стараюсь.

Я приоткрыла глаза и посмотрела на него. Он улыбался.

– Правда мир тесен? – спросил он невпопад.

– Так ты знал, кто я? Тогда, в Париже?

– Смутно догадывался, а потом нашел подтверждение благодаря соцсетям.

– Невероятно!

– Расслабься! Считай, что я просто пошутил, – согласись, что эта затянувшаяся игра добавила остроты скучному вечеру.

– Мне было так чертовски неловко! – простонала я.

Он засмеялся, и я невольно смягчилась, сама себя ругая за это.

– В общем, – продолжал он, откусывая заусенец, совсем как отец, – было забавно – как будто нам двоим известна какая-то тайна, а остальные о ней даже не подозревают. Да еще выражение твоего лица. Бесценно! Кстати, в актерском мастерстве тебе не откажешь.

Я промолчала. Наконец он произнес:

– Да, кстати, прости, что так повел себя в то утро – у тебя. Было немного странно, да?

– Хм-м… Ну, да, немного.

– Знаешь, я хотел тебя поцеловать… Ну то есть это само собой… – и снова я, помимо воли, вся затрепетала. – Но я знал, кто ты. Знал, что ты все лето работаешь на моего отца – и что приедешь сюда. И вот тогда нам и вправду было бы неловко.

Воспрянув духом и ощутив прилив гордости, я спросила:

– Разве я сказала, что в обиде за тот случай?

Он пропустил мои слова мимо ушей.

– Что ж, все сложилось как нельзя лучше, правда? Ты подцепила воплощение галльского обаяния и теперь обязательно сведешь меня с одной из его сексуальных французских подружек.

Я тепло улыбнулась, чувствуя, как мое бедное сердце сжалось и свернулось, как червячок.

* * *

К тому времени, как мы вернулись во двор, Жером уже ушел. Он обещал обсудить все завтра, ссылаясь на усталость, внезапный приступ мизантропии и желание побыть одному. Разумеется, ему хватило воспитания написать мне – а не просто сбежать с вечеринки. Как это было на него похоже!

– Сюда! – жизнерадостно крикнул Люк, когда мы подошли ближе, и втиснулся между нами. – Мы идем на пляж!

Теперь, когда мы с Ларри более или менее помирились, я снова радовалась жизни – как обычно в состоянии опьянения. Том схватил меня за руку.

– Здорово, что ты вернулась, – воодушевленно воскликнул он. – Эти трое совсем ушли в отрыв и мне пришлось терпеть их целый час!

Меня что – правда не было час?

– Тебе тоже предлагали! – вставила Кларисса. – У меня тут мама с папой! И мне тридцать четыре, черт возьми!

По дороге на пляж я оказалась рядом с Люком. Он был излишне разговорчив.

– Так ты, значит, обычный человек? – спросил