меры, чтобы спасти жизни людей. Ведутся консультации с зарубежными специалистами. Обстановка внутри здания нормальная. Доставить питание террористы не разрешают. Любое нагнетание ситуации, ажиотаж, требования митинга на Красной площади не помогут. Бандиты только на это и рассчитывают.

— Так надо делать то, на что они рассчитывают! — закричали из зала. — Завтра они начнут стрелять в наших детей! Что делает президент, чтобы спасти их?!

— Президент держит ситуацию под контролем, — парировала Матвиенко.

Но в ответ прозвучало закономерное:

— А нам-то что с того?! Делайте, что они хотят, освобождайте людей! Почему вы не выполняете требования террористов? Ведь русским языком же сказали — надо вывести войска из Чечни, и тогда всех освободят. А вы палец о палец не ударили.

Вице-премьер курировала социальные вопросы и потому, хотя и осознавала, что страна вынуждена вести боевые действия в Чечне, аргументировать это могла лишь в меру своего понимания.

— Сегодня на территории России, — сказала она, — много бандформирований. Мы не можем мириться с этим и не разоружать их.

Зал взорвался.

— Вот это позиция! — закричали родные заложников. — Вы за счет наших детей авторитет свой пытаетесь сохранить! Зачем вы вообще пришли? И где Путин? Ему что, наплевать на нас?

— Президент выскажет свою точку зрения, когда это будет нужно.

— Нам сейчас нужно! Не будьте же трусливыми! Когда он выскажет? Через две недели? Когда наши дети загибаться начнут?

Матвиенко попыталась утихомирить зал.

— Коллеги! — сказала она. — Мы все переживаем по поводу того, что случилось. Нужны терпение и выдержка. Не надо потакать террористам. Это не поможет. Надо иметь спокойную холодную голову.

— Это у вас она холодная! А у нас там дети! — закричали в ответ. — И они просят, чтобы мы вышли на митинг.

— Это их террористы заставляют.

Зал взревел еще больше. Какой-то мужчина вскочил на стол и закричал:

— Да что это такое! Нас за дураков тут держат! Какая нам разница, заставляют они их или нет? Они обещают отпустить детей, надо выполнять их требования! Раз они отпускают партии заложников, надо делать то, что они хотят, и они отпустят еще одну партию!

Мужчине зааплодировали:

— Правильно! Пустите нас на Красную площадь!

— Коллеги! — закричала вице-премьер в ответ на эту массовую истерику. — Это спекуляция! В городе введен особый режим. Красная площадь закрыта. Мы решаем вопрос об освобождении людей. Я не могу говорить вам подробностей, но поверьте, есть план действий, мы делаем все возможное.

— Да вы что, штурмовать собрались? — насторожился зал.

Штурма боялись панически, и, чтобы не усугублять и без того истерическую обстановку в зале, Матвиенко солгала:

— Если бы мы хотели решить дело штурмом, то давно уже сделали бы это за пятнадцать минут. Я вам обещаю, штурма не будет.

— Почему вы не хотите закончить войну? Дайте им свободу, пусть живут сами!

— Войска постепенно выводят, — немного подумав, ответила Валентина Ивановна. — Но нельзя их полностью выводить. Это значит, мы отдаем людей, которые там живут, в руки отъявленных бандитов!

— Значит, надо отдать семьсот жизней этим бандитам? Кто ответит, когда там внутри начнут стрелять? Делайте что-нибудь или дайте делать нам! Они отпускают людей. Пустите нас на площадь!

— Красная площадь, — повторила вице-премьер, — закрыта в связи с особым положением. Те, кто отпущен, отпущен благодаря проводимой работе.

— Неправда!

— Поймите, — попыталась достучаться до разума людей Матвиенко, — они не отпустят ваших детей после митинга. Это не в их интересах.

Но взывать к разуму было уже бесполезно. "Митинг, митинг, митинг!" — стал скандировать зал. Он был уже почти неуправляем[305].

Снаружи у оцепления было не лучше — и, словно почувствовав это, террористы в очередной раз добавили масла в огонь. Стало известно, что, если российские власти не начнут выполнять их требования, с шести утра следующего дня бандиты начнут расстреливать заложников.

Это было закономерное заявление — страшное, но абсолютно закономерное. "Они сейчас настроены не на переговоры, а на давление, — сказал психолог Владимир Спиридонов. — Угрозы расстрелять заложников — самый эффективный способ такого давления"[306].

Но этого, конечно же, не понимали близкие заложников:

— Начнут расстреливать с шести утра?! За что?!

Как было им объяснить, что не за что, а — почему… Потому что бандиты в захваченном театральном центре почувствовали слабину. Потому что родственники тех самых заложников, которых собирались расстреливать, шли на поводу у террористов, старались выполнять все их требования — и требовали этого от власти. Поэтому террористы нагнетают ситуацию, надеясь на новые уступки и в конце концов — на полную капитуляцию страны.

Но как это можно было объяснить тогда? Людям, которые уже не способны были мыслить логически?

* * *

К середине этого долгого дня к захваченному ДК прибыла наконец прилетевшая из США журналистка "Новой газеты" Анна Политковская. Она была известна своими симпатиями к чеченским "борцам за свободу" — как, впрочем, и большинство ее иностранных коллег.

Политковская ненавидела российскую власть чистой и незамутненной ненавистью (а скорее всего, не только власть, но и само государство) — однако, несмотря на это, оставалась гражданкой нашей страны. И в ситуации, когда речь шла о жизнях невинных людей, она не могла стоять в стороне и насмехаться. Попытаться помочь заложникам было гораздо важнее. К тому же среди заложников оказалась хорошая знакомая Анны…

Около трех часов дня Политковская вместе с Леонидом Рошалем вошла в здание. До грузовиков, перегораживающих дорогу к зданию, их проводил помощник президента Ястржембский. "Иди попробуй, — сказал он на прощанье Политковской. — Может быть, удастся?" Удастся — освободить остающихся в заложниках детей. "Сначала — о детях старшего возраста, — напомнил он журналистке. — Надо отпускать, они дети".

Политковская понимала это и сама — но как убедить в этом террористов. Она с трудом представляла, как это можно сделать, — ведь даже для того, чтобы зайти в здание, требовалось огромное мужество. Потом журналистка рассказывала, что не помнит, как дошла до входа в театральный центр; было очень страшно. Очень.

Все было как в кошмарном сне. "Вот мы входим в здание. Мы кричим: "Эй! Кто-нибудь!" В ответ — тишина. Такое ощущение, что во всем здании нет ни души. Я кричу: "Я — Политковская! Я — Политковская!" И медленно поднимаюсь по правой лестнице — доктор говорит, что знает, куда идти. В фойе второго этажа опять тишина, темнота и холодно. Ни души. Кричу опять: "Я — Политковская!" Наконец от бывшей барной стойки отделяется человек"[307].

"Когда мы пришли туда с Анной Политковской, — рассказывал Рошаль, — боевик сказал: "Вы кто?" Она говорит: "Я Аня Политковская". Тот ей: "Ну и что?" А потом другой: "Ах, Аня!" Я бы