Шрифт:
Закладка:
Политковская: "Я назвала себя и спросила, с кем я могу вести переговоры, кто полномочен принимать решения. Он ответил, что такие люди сейчас придут. Мы ждали довольно долго, более получаса, за это время из различных помещений выходили террористы, мужчины и женщины, как в масках, так и с открытыми лицами, при этом женщины были одеты в обычную чеченскую одежду. Рошаль пытался вступить в контакт с этими людьми, но без особого успеха. Через некоторое время вышел вооруженный мужчина в камуфляже и молча приказал следовать за ним. Он провел меня в подсобное помещение возле бара. Рошаля туда не пустили, он попросил меня решить вопрос об оказании помощи заложнику с острым приступом аппендицита. В данном помещении находился неизвестный мне мужчина без маски, он указал мне мое место, и я села спиной к двери. Этот мужчина представился Абу-Бакаром и заявил, что он полномочен принимать любые решения. На мой вопрос о Бараеве он сказал, что Бараев спит и разговаривать со мной сейчас не может"[309].
"Мы оказываемся в грязной бытовке при разгромленном буфете… Кто-то ходит за спиной, я поворачиваюсь…
— Не смотреть назад! Со мной разговариваете, на меня и смотрите.
— Кто вы? Как вас называть? — спрашиваю, не слишком надеясь на ответ.
— Бакар. Абу-Бакар.
Маску он уже поднял на лоб. Лицо — открытое, скуластое, тоже очень милитаризированно-типичное. На коленях автомат"[310].
Да, правы были в оперативном штабе: заместитель Бараева был профессионалом; весь его вид, все ухватки буквально кричали об этом. И еще — от Абу-Бакара веяло жесткой, давящей силой, и Политковской становилось страшно при мысли, что террорист эту силу проявит. При заложниках Абу-Бакар, играя роль "доброго" террориста, каким-то образом скрывал свою силу, при журналистке же он не скрывался.
— Сколько вам лет? — спросила Политковская, просто чтобы что-то сказать.
— Двадцать девять.
— Воевал в обе войны?
— Да.
Политковская постепенно успокаивалась: брать интервью было для нее более чем привычным делом.
— Поговорим о делах?
— Ладно.
Журналистка заговорила о детях, но Абу-Бакар ее сразу же прервал: "Дети? Тут детей нет". Так же непримиримо террорист отреагировал на просьбы позволить принести пищу для заложников, предметы личной гигиены для женщин и одеяла. Впрочем, он разрешил принести воду — но с жестким условием: носить ее должны сама Политковская, ее коллега из "Новой газеты" и люди из Красного Креста — за несколько ходок. А пока Политковская беседовала с террористом.
— Каковы ваши требования?
— Путин должен сказать слово, объявить об окончании войны и в течение суток продемонстрировать, что слова не пустые, — вывести из одного района Чечни войска.
— А кому вы поверите? Слову кого с подтверждением о выводе войск вы доверяете?
— Лорду Джадду. Если эти два условия будут выполнены, мы выпустим заложников.
— А сами?
— Останемся воевать. Примем бой и умрем в бою. У Политковской такое заявление вызвало закономерные сомнения.
— Вы, собственно, кто такие есть? — спросила она, и сама испугалась вопроса: "Господи, что-то я осмелела".
— Разведывательно-диверсионный батальон.
— Все тут?
— Нет. Только часть. У нас был отбор для этой операции. Взяли лучших. Так что умрем мы — все равно будет кому продолжить наше дело.
Абу-Бакар, по-видимому, сам немного расслабился — в его словах прозвучала одновременно и явная угроза, и скрытый намек: даже если наши требования и выполнят — теракты не прекратятся. Неизвестно, уловила ли Политковская этот намек; едва ли, потому что следующим ее вопросом было:
— Подчиняетесь Масхадову?
Абу-Бакар ответил крепкой домашней заготовкой: "Да, Масхадов наш президент, но мы воюем сами по себе". Это было именно то, что ждала услышать журналистка "Новой газеты", постоянно призывавшая российские власти к диалогу с Масхадовым: ведь если Масхадов ни при чем, то такой диалог возможен и, более того, жизненно необходим. И вот, чтобы Политковская утвердилась в этом, Абу-Бакар сказал много сильных фраз о том, что они готовы умереть. "Собственно, я и не сомневалась, что тут обреченные и готовые умереть, унося с собой столько жизней, сколько сами и захотят", — вспоминала потом Политковская; она окончательно уверилась в том, что перед ней — не контролируемые Масхадовым радикалы. Чего, собственно, и хотел достичь Абу-Бакар. После некоторой паузы Политковская спросила:
— Можно поговорить с заложниками?
— Нельзя. Нет, — ответил Абу-Бакар, но через некоторое время кивнул террористу, сидящему за спиной Политковской: — Приведи, ладно.
Первая приведенная девушка-заложница, однако, от страха и от голода ничего внятного сказать не смогла; пошли за другой. "Пока "брат" ходит в зал и обратно, Бакар объясняет, какие они тут благородные, — вспоминала журналистка. — Мол, вот сколько тут красивых девушек в их власти, но только желания у них нет, все силы отданы борьбе за освобождение своей земли". Тут в своей пропаганде "политрук" террористов перегнул палку: Политковская, естественно, таким благородством вовсе не восхитилась, а подумала с возмущением: "Я так понимаю его слова, что я еще и должна быть ему благодарна, что Машу они не изнасиловали!" Из зала привели новую заложницу, как отметила журналистка, "в стадии крайнего нервного истощения".
— Я — Анна Андриянова, корреспондент "Московской правды". Вы там поймите: мы уже приготовились умирать. Мы — новый "Курск". Если хотите спасти нас, выходите на улицы. Если пол-Москвы Путина попросит, мы выживем. Нам тут ясно: если мы сегодня здесь умрем, завтра в Чечне начнется новая мясорубка, и это опять приведет сюда, к новым жертвам.
Политковская внимательно слушала; Абу-Бакар для виду демонстрировал недовольство столь долгой речью, но на самом деле был полностью удовлетворен: длительная психологическая обработка заложников давала по-настоящему хорошие плоды. Он был удовлетворен настолько, что напоследок даже разрешил Политковской принести для заложников не только воду, но и соки.
— А может, еды? — почувствовав слабину, попыталась ею воспользоваться журналистка. — Хотя бы детям.
Но Абу-Бакар, как всегда, жестко контролировал ход разговора:
— Нет. Наши голодают, вот пусть и ваши будут голодать[311].
…Ожидавшие у оцепления люди видели, как первым из здания вышел удрученный доктор Рошаль.
— Там у одного мужчины все симптомы острого живота, срочно нужна операция, а боевики его не отпускают, — сказал Леонид Михайлович. — Придется брать походный набор инструментов и оперировать там. Еду они не берут по-прежнему. А люди уже голодают.
Политковская вышла чуть позже и была удручена не меньше.
— Они не отдали мне никого, — сказала она. — Я разговаривала с заложниками. Они очень подавлены и между собой уже считают себя мертвыми. Они разрешили только напоить людей соком и водой. Дали на это всего пятнадцать минут.
