Шрифт:
Закладка:
Еду, а червячок меня точит, конечно, что я не благословилась. Ну, поехала. Приехала, такая служба прекрасная, так все хорошо. И вдруг приезжает батюшка. Знаете, я просто не знаю, я дар речи потеряла, я так испугалась, думаю, все, он меня выгонит теперь, потому что я так поступила. А он мне говорит: «А ты, матушка, пой на клиросе, у тебя старинный распев!..» Знаете, и после батюшкиных слов я пропела на клиросе очень долго, лет пятнадцать минимум. Даже и в настоятельстве была, все равно на клирос бежала, очень мне это нравилось всегда.
Выхожу, думаю, что ж мне батюшка-то теперь скажет, как я, окаянная такая, без благословения приехала? А он мне говорит: «Матушка, надо тебе оставаться в монастыре, мы тебя будем постригать».
Мы же понимаем все буквально, а это произошло не скоро. Путь мой к монашеству был довольно долгим. Началось мое духовное становление. Я была мирским человеком, долго жившим в городе, отставшим от сельских трудов, земли. Такой уже, знаете, бледно-зеленый человек, как из темницы. А у батюшки там труды очень большие. Знаете, сначала в трапезной я долго трудилась, потом на коровник перевели, коровника я боялась, я просто даже не представляла, как я туда приду. Я туда пришла, и любовь животных победила все. Они же такие бескорыстные, животные, они нас любят, все нам прощают, всегда нас ждут, и их любовь просто безграничная. Я просто через несколько дней поняла, что они меня ждут, они мне радуются, и я там как-то начала в коровнике трудиться с удовольствием.
И тут меня батюшка отпускает домой на побывку. Я еду домой, захожу в свой храм, к батюшке захожу. А батюшка прямо подумал, зная меня, что я уже утомилась от этой тяжелой физической работы, и он говорит: «Ну что ты решила?» Я говорю: «Батюшка, я очень хочу остаться!» Он прямо так вот сел и молчал долго.
А потом говорит: «Ну, когда будешь коровку то ли доить, то ли с за коровкой ухаживать, помолись за меня, благословляю тебя, иди, иди с Богом». Он благословил меня в монастырь.
А мама, конечно, ждала, что это все долго будет, что когда-то закончится. Ну, я так от года к году все жила. Вот говорят, что в монастырь надо готовиться. Я пришла, я бы хотела послушаться, а я не умею. Я бы хотела сказать «благословите», а у меня внутри «я не согласна». Или мне сказали обидное, мне бы ответить «простите», а я обиделась, и вот началась борьба с собой.
Живешь, живешь, и вдруг прямо тебя срывает, и так хочется уехать. И тут батюшка.
«Батюшка, из меня никогда монах не получится, батюшка, отпустите меня, можно я поеду домой?» А он говорит: «Знаешь, тебя сегодня заменить некем, давай через дня два на эту тему поговорим, давай потом». А два дня пройдет — уже и не идешь к батюшке, уже как-то и улеглось.
Я вспоминаю, что у нас такое братство было в монастыре, помогали друг другу сильно, всегда подсказывали. Скажут: «Ты смотри, ты никогда не отказывайся от послушания, куда тебе сказали, туда иди, никогда не говори “нет”, “никогда”, это нельзя делать, если батюшка сказал — значит это закон». И знаете, какой-то был этот такой вот как страх Божий, такой, знаете, благоговейный, не такой страх упаднический, а благоговейный такой, что вот как уважаешь родителя своего.
Встречались мы часто с батюшкой Ипполитом, потому что у нас было такое правило: всегда под благословение утром. И вот хочешь что-нибудь батюшке сказать, а он:
«Давай с тобой помолимся». Я всегда батюшку вспоминаю. С батюшкой если едешь, он сидит и молится. Вот сидит как-то молча, глазки у него кротенькие-кротенькие. И никогда не было наставлений больших. А как-то было: «Это надо помолиться, надо простить, ой, да кто ж без греха» — или там еще чтонибудь. Фразы, одни фразы вспоминаю от батюшки. Или там скажу: «Батюшка, она меня не любит!» А он говорит: «А ты ее любишь?» Знаете, вот такие фразы были, они прямо вот так западали на всю жизнь.
Помню явное чудо было: привезли девушку неходячую, а после молебнов о недужных ушла на своих ногах.
У меня радикулит был. Когда я пришла в монастырь, он у меня пропал вообще.
И прошли годы. Я как-то сажала цветочки в наклонку, было жарко, и сквознячок — меня так протянуло, я распрямиться не могу. Я хромаю, мне надо ехать домой, думаю: ну ладно, как-нибудь. А приехали, машина была «Патриот», вот этот джип «Патриот», высоченная такая. Я в нее села — каждая кочка отдается в спине. Поехали к батюшке под благословение на могилку. Я зашла в монастырь, прохромала до могилки и земной поклон, села — а батюшке всегда хочется многое рассказать, накопилось у меня. И я так, нагнувшись, там побыла, побыла, потом встала, пошла, прыгнула в машину, села и поехали. Потом водитель говорит: «Матушка, нам, может, купить что-нибудь в дорожку, водички?» — «Да, давай». Я выпрыгнула из машины, спокойно всего накупила. А у меня такой прострел был невозможный. У меня это хроническое. И сейчас если такое случится, то недели три к врачу приходится ездить. А тогда сразу прошло и несколько лет не повторялось.
Я помню, как парень, который болел ВИЧ — помню, тогда разговаривали о том, что вот такой парень появился, это же тогда были еще единицы вообще. И вдруг такой парень появился там, а батюшка его оставил, а через полгода выяснилось, что он уже не болен, что у него все нормально. Потом были ребята, вот там был Костя такой, ростовский карманник Косточка. Но он был, знаете, как ягненочек, он так любил батюшку!
Это неподдельное было чувство, и он рассуждал о Боге, он говорил о грехе. Я помню, что нам хотелось сказать, что мы вчера были грешники, а сегодня мы вот такие. Для меня Константин был каким-то вот чудом.
Я сейчас рассуждаю больше не просто о чудесах, а именно о чудесах преображения человеческого через дух, который исходил от батюшки.
Батюшка был, все мы знаем, он был кроткий. Кроткий, голосок у него был тихий. Он порой как дитя был, даже фотографии такие есть: вот он стоит, а улыбка прямо как
