Это уже было в конце апреля, перед самым нашим наступлением под Харьковом. Вот тогда у всех, а у летчиков особенно, началась сумасшедшая работа. Были дни, когда они делали по два-три вылета, прокладывая бомбовыми ударами дорогу нашим наступающим войскам. Иван помнит, какую радость переживали все, когда началось это наступление. Наши войска, прорвав фронт, стали обтекать Харьков. Авиация перенесла удары на глубокие коммуникации противника.

Наступление шло до 19 мая, и наша авиация, несмотря на превосходство противника в воздухе, дерзко поддерживала наземные войска. Иванову запомнилась их удачная бомбежка большой колонны мотопехоты и танков на дороге Полтава — Харьков. Это было на рассвете. Вражеская колонна, видно, перебрасывалась с другого участка фронта, шла походным маршем всю ночь и сейчас, на рассвете, припоздав, втягивалась в жидкий придорожный лесок. Тут-то ее и накрыли бомбардировщики эскадрильи Бориса Семеняки.

Немцы не ожидали налета. Движение колонны застопорилось сразу, потому что первые бомбовые удары пришлись на ее голову и хвост. Через четверть часа машины пылали, гремели взрывами, а звено истребителей, сопровождавшее бомбардировщиков, добивало из пулеметов рассеявшуюся пехоту. Когда самолет Комракова шел над колонной вторым заходом, вниз было страшно смотреть. Несколько километров дороги и ее обочины пылали, в небо летели черные кущи взрывов, черные шлейфы дыма гигантскими змеями уползали с дороги в лес.

В то утро все благоприятствовало лукашевцам. Они сбросили в цель бомбы, расстреляли весь боезапас и, не потеряв ни одной машины, вернулись на базу. После проявления и просмотра в штабе лент аэрофотосъемки командир полка объявил по части:

— Все участники вылета в тыл противника представляются к правительственным наградам.

Это была вторая награда Ивана Ивановича, орден Красной Звезды, которую, как и первую, медаль «За боевые заслуги», он смог получить только после войны, почти через тридцать лет.

Тогда же было не до этих наград. Начались неудачи. Наступление наших двух фронтов, Юго-Западного и Южного, не поддержанное на других участках, сначала замедлилось, а затем и совсем остановилось. Немцы, стянув силы с других районов обороны, ударили под основание Барвенковского выступа наших войск, и началось то, что позже солдаты назвали страшным Харьковским котлом. Это была катастрофа, после которой противник стремительно развил свое летнее наступление на Сталинград и Кавказ…

А может, это только для него, Иванова, и тех, кто попал в эту перипетию, небо показалось с овчинку. Может, очень может быть, и так… Но именно тогда, после провала Харьковского наступления, в сводках Информбюро была впервые названа устрашающая цифра наших потерь. Это поразило всех. Таких сообщений не было за всю войну.

Но еще до этого всем, кто участвовал в Харьковской операции, было ясно, что произошла трагедия. В окружение попала огромная масса наших войск с двух фронтов. Лучше всех об этом знали летчики. Иванов видел очаги сопротивления наших частей на огромном пространстве за десятки и сотни километров в тылу немецких войск. Еще целый месяц шли эти бои, прорывались наши разрозненные части через зыбкую и подвижную линию фронта к своим. Далеко не всем выпадало это счастье, а на тех, кто выходил, страшно было смотреть. Измученные, в оборванном обмундировании, командиры без знаков различия и только с легким стрелковым оружием.

Тогда Иванов впервые начал понимать, что такое война. Сверху в тех ночных и редких дневных вылетах на линию фронта и в тыл врага война казалась совсем другой, хотя он уже и знал, что она не та, про которую говорили и к какой готовились. Он видел, что наша армия ведет бои «не малой кровью» и «не на чужой территории», — разыгрывается народная трагедия, однако понять до конца глубину всеобщего несчастья еще предстояло…

14

От авиаполка осталось всего три звена, но полк существовал. Правда, в последний месяц он сменил два аэродрома, но полеты к линии фронта и в тыл немецких войск продолжались. Они не прекратились и тогда, когда погиб командир полка и не вернулся с задания комэск капитан Семеняка, продолжались, и когда в полку осталось всего два самолета…

Теперь летали только ночью, без прикрытия истребителей. Летчики знали, что если не этот, то следующий полет будет обязательно последним. Так оно и было, уже никого не осталось из тех, с кем Иванов начал воевать, а он все еще летал…

Вместе с командиром Комраковым Иванова перевели на другой самолет, потому что в одном из полетов погиб стрелок-радист, а пилот был тяжело ранен. Командир сам привел искалеченную машину на чужой аэродром. До своего уже было не дотянуть.

Во всей бывшей лукашевской эскадрилье оставался только этот самолет, и его почти каждую ночь снаряжали бомбить переправы, железнодорожные узлы, не надеясь, что он вернется, а он возвращался. Бомбардировщик, на котором летал Иванов, называли в части «завороженным». Его экипаж и сам уже был готов поверить в свою счастливую звезду. Но на войне и везение обрывается раньше, чем в обычной жизни.

Пришел и их черед. В июне, когда уже было ясно, что немцы нацелили свой удар на Кавказ и Сталинград, «завороженный» был сбит при заходе на цель, крупную железнодорожную станцию. Это случилось почти в трехстах километрах от линии фронта на Украине. Все произошло как раз в тех местах, откуда в мае наши войска начали свое наступление на Харьков. Иванов хорошо знал местность и по карте, и визуально, потому что неоднократно летал здесь днем.

Выбрасывались над лесом с небольшой высоты, когда надежды на спасение не было никакой. Но Иванову повезло. Его отнесло на поляну, которая кончалась глубоким оврагом. По склону этого оврага, заросшего густой осокой и мягким тальником, он и скатился вниз, прямо к ручью. Парашют успел отстегнуть еще при приземлении на краю оврага, и ветер, подхватив его, потащил к лесу. Все получилось, как на учениях, не зря он был лучшим учеником Лукашева.

Напившись воды, Иванов выбрался из оврага, разыскал свой парашют и, затолкав его в чащобу кустарника, стал прислушиваться. Лес отчужденно шумел, на фоне темного и почти беззвездного неба безучастно покачивал кронами деревьев, и ему не было дела до тех страшных людских бед, которые вот уже целый год творятся на земле. Ему не было дела до того, что случилось с ним, Ивановым, и с экипажем «завороженного».

Вряд ли кто, кроме него, остался жив. Ему приказали прыгать первым, а тем уже не оставалось времени, могли и не успеть. Однако Иванов стал подавать условный знак, подражая крику совы. Лес не отзывался, а продолжал шуметь все так же отчужденно и