в первые два года, когда в нашем небе разбойно хозяйничали гитлеровцы. Выжили немногие, и главным образом те, кто был ранен и после выздоровления попадал в другие рода войск. Большинство наших, ныне здравствующих героев, в том числе и многократные Герои Советского Союза, начали воевать в сорок третьем, когда небо уже было за нами. Гибли они, конечно, и тогда, но все уже поменялось, больше сбивалось немецких самолетов.

Как хотелось Иванову, чтобы майор Лукашев дожил до этих радостных дней, когда наша авиация получала самолеты сначала не хуже немецких, а потом и превосходящие их по летным и боевым качествам. Но было почти невероятным провоевать боевому летчику первые два года и остаться в авиации. Он знал это, и поэтому холодело в груди, когда думал о Лукашеве: «Не выжил, не выжил. Он не мог отсидеться на аэродромах, даже в своей командирской должности. Не мог, когда гибли в небе его товарищи — подчиненные. Не таким был этот человек, не таким…»

А за те пять месяцев, пока шла война и пока не было положительного ответа на рапорты комэска, в училище произошли удивительные события. Курс обучения был сокращен до года, и курсанты совсем лишились личного времени. Каждый день был расписан по минутам.

И так продолжалось до ноября, когда началась сдача экзаменов. А когда к ноябрьским праздникам, 24-й годовщине Октября, экзамены по ускоренному курсу закончились, Лукашев сразу, не дождавшись выпуска курсантов, отбыл на фронт. Видно, была такая договоренность у него с командованием — довести свою группу до экзаменов.

Выпуск курсантов задерживался, не было матчасти, и вновь возобновлялась учеба и полеты, и опять сдавали экзамены, а из летных частей не приезжали «покупатели» и не забирали закончивших обучение летчиков.

А потом был и выпуск, не очень радостный, потому что по приказу наркома обороны перед самой войной некоторые летные школы стали выпускать летчиков в звании старших сержантов, а не лейтенантов. Но обида была не в этом. В училище уже готовились принимать новый набор, а выпускников не отправляли в летные части.

Всем это казалось невероятным. Бои шли под Москвой, вокруг окруженного Ленинграда, Севастополя, под Ростовом, на Северном Кавказе, фронт подошел к тем местам, которые еще несколько месяцев назад считались глубоким тылом.

Ивана душила обида: отец почти втрое старше его и в свои сорок пять лет воюет на фронте, а он сидит здесь сиднем. Последнее письмо отца было, видно, из-под Ростова, куда отчаянно рвались немцы. Иван тогда отписал отцу: «Держись, батя, моя учеба заканчивается, скоро и я буду рядом». А что же получилось? Старик Иванов на фронте, а молодой здесь застрял, ждет самолеты, как рыбак у моря погоду. Такое вытерпеть было нельзя, и Иван на имя начальника училища подал рапорт с просьбой отправить его на фронт.

Но в это время на фронте, который опасно приблизился к Кавказу, произошли трагические события. Гитлеровцы заняли Ростов, откуда, как они считали, открывалась прямая дорога к кавказской нефти. Опасность прорыва немцев на Кавказ и впрямь была велика. В городе, где расположилось училище, началась эвакуация заводов, а само училище преобразовывалось в боевую единицу — авиационный полк. Учебные самолеты становились боевыми, преподаватели и бывшие курсанты переводились на положение действующей армии.

Молодых летчиков направляли в воздушно-десантные войска. Это была трагедия, и ее ничем нельзя объяснить. Комиссар училища и политруки проводили беседы. Они говорили о тяжелом времени, которое переживала Родина.

— Наши заводы со всей западной части страны эвакуированы на восток. Сейчас там разворачивается производство вооружения и боевой техники. На Урале и в Сибири формируются новые армии, которые тоже требуют оснащения.

Летчики угрюмо слушали, даже согласно кивали головами. Но когда политработники уходили, казарма или классная комната взрывались гулом, и в нем, будто шрапнель, лопались безответные вопросы: «Как же так? Почему?»

Отправляли в десантную часть друга Ивана Павлика Папина. Прощание было тяжелым.

— Как же так, Иван? Скажи! — срывающимся голосом спрашивал Павлик. — Как же… Столько мы старались… — Губы его дрожали, а в глазах стояли слезы. Павлик не выдержал и отвернулся, чтобы друг не видел его лица. А Иван стоял пристыженный, в его груди разрастался огненный ком обиды на себя, на то, что все так дурно складывается. Павлик уезжает, а он, Иван, остается, хотелось закричать, но голоса не было.

Позже, уже после войны, Иван узнал, что Павлик участвовал в одной из самых дерзких и трагических десантных операций под Керчью, когда наши парашютисты захватили гитлеровский аэродром и много часов удерживали его. В этой операции Павлик Папин погиб…

У родителей Ивана сохранилась фотография, на которой они с Павликом стоят с парашютами. Ее сделал кто-то из курсантов осенью сорок первого, перед учебными полетами. Стоят они против солнца, оба щурят глаза, а Павлик еще и смеется. Фотографии этой, как выяснилось, не было у родителей Павлика, и Иван оставил ее старикам.

Это произошло почти через десять лет, а тогда, осенью сорок первого, Павлик отбывал на фронт, а его, Ивана, опять оставляли в части, потому что он из лукашевской эскадрильи.

— Ничего, не переживай, — сказал, вдруг успокоившись, Павлик, — еще и на тебя войны хватит…

Эти его последние слова он помнил и сейчас. А через неделю у них появились представители из действующих авиачастей и забрали оставшихся летчиков вместе с лукашевской эскадрильей. Правда, у нее теперь был другой командир — капитан Борис Семеняка, но ее все еще называли лукашевской.

Попал Иванов сразу в действующий авиаполк бомбардировщиков, и тут же начались боевые полеты. Перелетать далеко не пришлось. Базировался полк здесь же, на Кавказе, куда уже почти подошел фронт.

Иванов воевать начал удачно. Летал он штурманом. Командир самолета, боевой летчик Степан Комраков, под начало которого попал Иван, имел уже более пятидесяти вылетов, и они еще вместе сделали почти столько же боевых вылетов в тыл врага, где бомбили железнодорожные узлы, шоссейные дороги с техникой и войсками, наносили бомбовые удары по переправам через реки. Летали, как правило, ночью, с прикрытием истребителей, а чаще и без прикрытия, гибли самолеты и экипажи. Но, казалось, все это происходило где-то. Не вернулся самолет. Как он упал, никто не видел, и хотелось думать, что он все еще в полете, а люди, которые были в нем, живы.

Дважды самолет, на котором летал Иванов, был подбит вражескими зенитчиками, но оба раза удачно дотягивал до своей базы. В лукашевской эскадрилье, которой командовал капитан Семеняка, были потери, а экипажу лейтенанта Комракова везло. Везение тоже не последняя штука на войне.

После сорокового боевого вылета Иванова