быть, объединились при написании этого прекрасного вклада в уже «мрачную науку» экономики. Галиани с парижским остроумием высмеял физиократическое представление о том, что только земля производит богатство. Освобождение торговли зерном от всякого регулирования (утверждал он) разорило бы фермеров Франции и могло бы вызвать голод внутри страны, пока ловкие купцы экспортировали бы французское зерно в другие государства. Именно это и произошло в 1768 и 1775 годах.

В одной истории рассказывается, как Людовик XV спросил Кесне, что бы он сделал, если бы стал королем. «Ничего», — ответил Кесне. «Кто же тогда будет править?» «Законы».44-под этим физиократ подразумевал «законы», заложенные в природе человека и управляющие спросом и предложением. Король согласился испытать их. 17 сентября 1754 года его министерство отменило все пошлины и ограничения на продажу и перевозку зерна — пшеницы, ржи и кукурузы — внутри королевства; в 1764 году эта свобода была распространена и на экспорт зерна, за исключением случаев, когда оно достигало установленной цены. Оставленные на волю спроса и предложения, цены на хлеб на некоторое время упали, но неурожай 1765 года поднял их намного выше обычного. Нехватка зерна достигла стадии голода в 1768–69 годах; крестьяне добывали пищу в свинарниках, ели сорняки и траву. В приходе с населением 2200 душ 1800 человек просили хлеба. Люди жаловались, что в то время как им грозила голодная смерть, спекулянты экспортировали зерно. Критики обвинили правительство в том, что оно наживается на операциях этих монополистов в рамках «Пакта голода», и эта горькая вариация на тему «Пакта семьи» 1761 года прозвучала в последующие годы, обвинив даже любезного Людовика XVI в том, что он извлекает выгоду из высоких цен на хлеб. Некоторые чиновники, очевидно, были виновны, но Людовик XV — нет. Он поручил определенным торговцам покупать зерно в хорошие годы, хранить его и выставлять на рынок в годы нехватки; но когда оно продавалось, цены были слишком высоки для обедневших людей. Правительство принимало запоздалые меры по исправлению ситуации; оно импортировало зерно и распределяло его по наиболее нуждающимся провинциям. Общественность требовала восстановления государственного контроля над торговлей зерном; Парламент присоединился к этому требованию; именно в этот момент Вольтер опубликовал свой труд «Человек в четыреста лет». Правительство уступило; 23 декабря 1770 года эдикты, разрешавшие свободную торговлю зерном, были отменены.

Несмотря на эту неудачу, физиократические идеи пробивали себе дорогу как в стране, так и за рубежом. Эдикт 1758 года установил свободную торговлю шерстью и шерстяными изделиями. Адам Смит посетил Кеснея в 1765 году, был привлечен его «скромностью и простотой» и утвердился в своем собственном пристрастии к экономической свободе. Он считал, что «главная ошибка этой системы… заключается в том, что она представляет класс ремесленников, производителей и купцов как совершенно бесплодный и непродуктивный», но в итоге пришел к выводу, что «эта система, при всех ее недостатках, возможно, является ближайшим приближением к истине, которое еще было опубликовано по предмету политической экономии».45 Идеи физиократов хорошо сочетались с желанием Англии — и без того величайшего экспортера среди стран — сократить экспортные и импортные пошлины. Доктрина о том, что богатство будет расти быстрее при свободе от правительственных ограничений на производство и распределение, нашла сочувственный отклик в Швеции при Густаве III, в Тоскане при великом герцоге Леопольде, в Испании при Карле III. Любовь Джефферсона к правительству, которое управляет меньше всего, отчасти была отголоском физиократических принципов. Генри Джордж признавал влияние физиократов на свою поддержку единого налога на недвижимость.46 Философия свободного предпринимательства и торговли очаровала американский деловой класс и послужила дополнительным стимулом для быстрого развития промышленности и богатства в Соединенных Штатах. Во Франции физиократы обеспечили теоретическую основу для освобождения средних классов от феодальных и правовых препятствий для внутренней торговли и политического продвижения. Перед смертью Кесне (16 декабря 1774 года) он имел счастье видеть, как один из его друзей стал генеральным контролером финансов; и если бы он прожил еще пятнадцать лет, то увидел бы триумф многих физиократических идей во время революции.

IV. ВОЗВЫШЕНИЕ ТЮРГО: 1727–74 ГГ

Был ли Тюрго физиократом? Его богатая и разнообразная биография отталкивает любые ярлыки. Он происходил из старинной семьи — «прекрасной расы», как называл ее Людовик XV, — которая из поколения в поколение занимала важные посты. Его отец был государственным советником и prévôt des marchands — высшей административной должностью в Париже. Его старший брат был maître des requêtes (секретарем по петициям и искам) и одним из ведущих членов Парижского парламента. Как младший сын, Анн-Роберт-Жак Тюрго был предназначен для священничества. В Коллеж Луи-ле-Гран, семинарию Сен-Сюльпис и Сорбонну он сдал все экзамены на отлично и в возрасте девятнадцати лет стал аббатом де Брюкуром. Он научился читать на латыни, греческом, иврите, испанском, итальянском, немецком и английском и свободно говорить на трех последних из этих языков. В 1749 году его избрали настоятелем Сорбонны, и в этом качестве он прочитал две лекции, которые вызвали шум за стенами теологии.

В июле 1750 года он выступил в Сорбонне с латинской речью на тему «Преимущества, которые дало человечеству установление христианства»: оно спасло античность от суеверий, сохранило многие искусства и науки и подарило человечеству освобождающую концепцию закона справедливости, превосходящего все человеческие предрассудки и интересы. «Можно ли было надеяться на это, опираясь на какой-либо другой принцип, кроме религии?… Только христианская религия… выявила права человечества».47 В этом благочестии есть отголосок философии; очевидно, молодой настоятель читал Монтескье и Вольтера, что оказало определенное влияние на его богословие.

В декабре 1750 года он выступил в Сорбонне с философским докладом «Философские успехи человеческой души» (Tableau philosophique des progrès successifs de l'esprit humain). Это историческое провозглашение новой религии прогресса было выдающимся выступлением для двадцатитрехлетнего юноши. Предвосхищая Конта — возможно, следуя Вико, — он разделил историю человеческого разума на три этапа: теологический, метафизический и научный:

До того как человек понял причинно-следственную связь физических явлений, ничто не было столь естественным, как предположение, что они порождены разумными существами, невидимыми и похожими на самих себя… Когда философы осознали нелепость этих басен о богах, но еще не прониклись естественной историей, они решили объяснить причины явлений абстрактными выражениями, такими как сущности и способности….. Лишь позднее, наблюдая за взаимным механическим действием