— Студент? — риторически вопросил один.

— Похоже, что студент, — проговорил второй. После чего оба испытующе уставились на меня, явно ожидая, что я присоединюсь к разговору.

— Точно студент, — подтвердил я, чтобы не разочаровывать людей.

— Ну заходи, раз студент, — сказал первый стражник.

Забавно.

Я зашел.

Внутри здание, похоже, все состояло из переходящих друг в друга длинных галерей, стены которых были увешаны картинами, из просторных залов, уставленных столами с обрывками того, что выглядело как древние рукописи, с осколками странных предметов, возможно бывших амулетами. В углах стояли статуи, пропорциями тел напоминавшие худых уродливых младенцев, но ростом со взрослых людей. Каждая из статуй была частично повреждена — у какой-то не хватало руки, у какой-то ноги, у какой-то было полностью стесано лицо.

Живые люди тоже имелись, но в довольно небольшом количестве. Они, кто поодиночке, кто парами или по трое, передвигались от стола к столу, от картины к картине, порой вполголоса переговариваясь. Потом я заметил группу побольше, состоящую примерно из десяти человек, и девушку в униформе, которая, судя по жестам, что-то объясняла. Эта группа собралась возле очередного стола, и один из ее состава как раз потянулся к крупному желтому кристаллу, внутри которого застыло изломанное черное щупальце. Дотронуться не сумел — над кристаллом вспыхнул алый купол, и мужчина с проклятием отдернул руку и затряс ею в воздухе с таким видом, будто обжегся.

Ага, значит, на всех предметах здесь стояла магическая защита.

Я подошел к группе ближе.

— И как прикажете нам заниматься исследованиями, если все полностью закрыто даже от самых слабых магических проб? — возмутился между тем тот мужчина, которого ударило защитной магией.

У девушки было такое выражение лица, будто ей тоже очень хотелось возмутиться, но должность не позволяла.

— Это открытая выставка императорских архивов, здесь нельзя заниматься исследованиями, — объяснила она напряженным тоном. — Подайте прошение в Северную Канцелярию, именно она ведает выдачей допусков для гильдий.

Так вот куда я попал, оказывается. Отметив для себя ничего тут не трогать, я пошел дальше.

У большинства представленных предметов имелась краткая надпись с объяснением, чем они являлись, хотя в некоторых случаях попадались более красочные описания, например: «Найдено в развалинах проклятого города Ширда в гнезде птицы рух, назначение неизвестно», или же «Снято с трупа шибина после битвы у Ихты в 4898 году, предположительно создает щит из демонической скверны, воспроизвести действие не удалось».

Интересно, выставлял ли архив артефакты из клана Аэстус? Скажем, что-то такое, что могло бы помочь Кастиану восстановить работу его амулетов? Жаль, что он не пошел сегодня со мной — если что-то подобное здесь было, он бы, наверное, смог узнать. Для меня же все выглядело одинаково незнакомо и непонятно.

Прочитав еще несколько надписей и посмотрев еще на несколько предметов, я направился к галереям.

Висевшие там картины изображали все, что только можно было представить: имелись и портреты, и эпические полотна грандиозных битв, и аватары Пресветлой Хеймы, творящие чудеса, и мрачные руины городов с монстрами, бродящими среди развалин, и даже зиккураты Восставшего из Бездны, потусторонний свет которых художники каким-то образом смогли передать на полотне.

Я переходил из одной галереи в другую, и, в конце концов, оказался в той, которая была посвящена Старшим кланам. Это было уже далеко не так интересно, но, пожалуй, более полезно. Все эти имена я знал из книг и светских хроник, но к именам там редко прилагались лица.

Вот клан Кадаши — я остановился, рассматривая родителей и братьев своего врага. Был там и сам Виньян, запечатленный еще подростком. Его семейного портрета с моей сестрой тут пока что не появилось.

Я шагнул дальше — и застыл.

На меня смотрели четыре лица. На высоком стуле сидела миловидная женщина, во внешности которой лишь некоторые мелочи выдавали почтенный возраст, а за ее спиной, улыбаясь, стоял мужчина, скорее всего ее ровесник, с гордой посадкой головы, с безупречной осанкой, с теми чертами лица, которые говорили, что в молодости он был красавцем.

Рядом с почтенной парой художник изобразил двух детей — на таком же стуле, как у женщины, сидела хорошенькая девочка лет восьми-девяти, с капризным и горделивым выражением лица, а за ней, положив руки на спинку стула и явно пытаясь копировать позу мужчины, стоял мальчик. Он был, быть может, чуть старше девочки, и черты его лица очень походили на ее черты, только выражение отличалось — более мягкое, доброе, по-детски наивное.

У женщины и обоих детей глаза были ярко-синие — точно такого цвета и формы, какие я привык видеть в зеркале.

Я понял, кто изображен на этом семейном портрете, намного раньше, чем прочитал надпись под ним: «Дана Инджи Энхард, ее консорт Мадеш и внуки Кентон и Вересия».

Кто из этих людей мог знать, что так все обернется? Что дана Инджи в приступе ревности убьет мужа? Что эта хорошенькая девочка попытается убить своего брата — пока безуспешно — но зато вполне успешно отправит на тот свет бабушку?

— Какая трагичная судьба у этой семьи, — произнес женский голос у меня за спиной.

Я вздрогнул и резко обернулся. Говорившей оказалась та самая девушка в униформе, которая прежде что-то объясняла группе в зале с артефактами.

— Вы ведь слышали про Старшую Семью Энхард? — продолжила она, показывая на портрет.

— Да, — произнес я после паузы. — Да, выжили только эти дети.

Но девушка неожиданно возразила:

— Нет, только дана Вересия.

— Ее брат ведь нашелся где-то на Темном Юге, — проговорил я, воспроизводя ту сказку, которую моя сестра скормила всей стране.

— Увы, бедный Кентон умер, — девушка покачала головой. — Бедняга не смог оправится после ужасных испытаний, перенесенных в плену демонов. Какое-то время он находился под присмотром имперских целителей, но они тоже ничего не смогли поделать, и едва дана Вересия официально стала главой клана, она забрала брата домой в надежде, что знакомая обстановка ему поможет. Увы, но три дня назад, во сне, у него остановилось сердце. В свежем «Вестнике» была большая статья, посвященная этому, и его некролог.

— Да, как трагично, — пробормотал я.

Значит, сестрица избавилась от последнего слабого звена, которое могло выдать ее игру.

— Как жаль, — сказала девушка, устремив взгляд на семейный портрет энхардцев. — Кентон был таким красивым мальчиком.

Потом