карманы детей записки с их именами и тем адресом, куда нужно привести детей, если они потеряются.

Асю не забрали в детдом… Она проехала полстраны и какие-то люди постоянно заботились о ней. Девочку передавали с рук на руки, кормили, искали место для ночлега и однажды в дверь неизвестной квартиры в Новосибирске постучали…

Старшина Копеечка в буквальном смысле потерял дар речи. Он мычал, тыкал пальцем в письмо и в его глазах светился мучительный вопрос: почему я так долго ничего не знал?

— Ну, ты же сам написал тетке совсем недавно, а она не знала твоей полевой почты, — сказала ему Марина Георгиевна. — Вы перед войной с теткой поссорились, наверное?

Старшина на секунду задумался и закивал головой. Мелкие довоенные и бытовые ссоры казались теперь такими крохотными, что о них действительно нелегко было вспомнить.

Старшина обошел со своим письмом весь медсанбат. Да, он все отлично понял, но мучительный вопрос в его глазах не стал меньше. А еще там появилось недоумение и невыразимая боль.

— Марина Георгиевна, он скоро так с ума сойдет, — наконец, не выдержала Оля. — Наш Копеечка похож на внезапно воскресшего святого, который совсем не надеялся, что его вернут к жизни. Нужно что-то сделать.

— Олечка, я не умею лечить святых, — не без сожаления сказала Марина Георгиевна.

— А вы дайте мне ключик от большого железного ящика, и я вас научу, — хитро заулыбалась Олька.

… Вечером я, Оля и Марина Георгиевна утащили старшину Копеечку на «маленький пикничок». У нас была бутылка спирта, колбаса, хлеб и еще что-то совсем уж немудреное. Чтобы нам никто не мешал, мы устроились неподалеку от МСБ на чудесной полянке, похожей на сцену. Муська, конечно, увязалась за нами, но она не любила открытого огня и бродила неподалеку от нашего костерка, наверное, высматривая птиц.

Еще раз расспросив Ольку какие уколы сегодня она делала старшине Марина Георгиевна лично налила Копеечке полстакана спирта. Тот выпил, сморщился и уткнулся носом в тыльную сторону ладони.

— Мишенька, закуси, пожалуйста…

— Миш, колбаски возьми!

— Миш, да выбрось ты свой «ппш», тут наших постов больше, чем осенью немецких грибов.

Наша болтовня была совсем легкой, спирт — крепким и уже через пять минут старшина несмело улыбнулся. Но у него все так же сильно блестели глаза. Даже спирт не смог его избавить от… не знаю… от близости войны, что ли?

Вскоре я вдруг заметила, что Олька как-то странно замерла. Она смотрела за спину мне и Марине Георгиевне и на ее лице было непонятное выражение то ли ужаса, то ли безмерного удивления.

— Девочки, посмотрите!.. — тихо ахнула она.

Мы оглянулись… В шагах пяти от нас стояла хорошо знакомая нам немецкая девочка в празднично-кукольном платьице. На руках она держала нашу Муську. Кошка вела себя спокойно и когда детская ладошка гладила ее по голове, Муська блаженно щурилась.

Олька задержала дыхание и наконец выдохнула:

— Девочки, да ведь война закончилась!..

Вдруг наступила невиданная и великая тишина. Немецкая девочка держала на руках русскую кошку и — да! — мы вдруг поверили, в то, что война закончилась. Потому что Муська никогда не ошибалась в своей непобедимой ненависти.

Но война все-таки ушла… И девочка наконец смогла взять кошку на руки. Я уже говорила, что Муська умела предвидеть очень многое и она первой увидела нашу великую победу.

Потом мы заметили маму девочки. Она снова волновалась за дочку, снова пришла встречать ее и на этот раз с ней были ее мальчишки. Мы позвали их к костру, они сели рядом с нами и ели то, что ели мы…

А потом старшина Копеечка вдруг заплакал. Он закрыл лицо руками, и я видела, как сквозь его пальцы сочится влага… Примерно так же, как сочится кровь из незаживающей раны. Немецкие мальчики смотрели на плачущего русского солдата и когда я хотела положить свою руку на его плечо, Марина Георгиевна остановила меня:

— Пусть поплачет, — глухо сказала она. — Пусть поплачет и тогда, наверное, Мише станет легче. А эти… — Марина Георгиевна кивнула на немку с детьми. — … А эти, может быть, хоть теперь что-то поймут.

Но немецкие дети не знали русского языка. Они жили в другом мире и не могли увидеть уходящий из-под бомбежки эшелон в Бобруйске и бегущую следом за ним женщину с детьми…

7.

… Марину Георгиевну могли бы комиссовать из-за ранения еще осенью 1944 года, после ранения, но она все-таки осталась в действующей армии до конца войны. Удивительно, но в ней не было заметно ничего героического, а если и было что-то такое, что помогло ей пройти через войну, то все было спрятано очень глубоко и… не знаю, как сказать… оно словно было чем-то естественным что ли?.. Ну, как дыхание.

Марина Георгиевна демобилизовалась через неделю после Победы. Я видела, как там, в бане, она срывала с себя форму… А рядом на скамеечке, лежало светлое и воздушное платье.

— Что ты так смотришь? — улыбнувшись, спросила меня Марина Георгиевна. — Я, наверное, сейчас похожа на змею, которая меняет кожу?

— Что вы, что вы!.. — обиделась я. — При чем тут змея? Вы же очень красивая.

— Это ты меня еще совсем чистой не видела, — засмеялась наша бывшая начальница. — А еще без этого (она кивнула на форму) и в простом платье.

После парилки мы сидели на лавочке в предбаннике, и Олька рассказывала нам, как вчера она чуть не подралась с Муськой.

— У нашей коши вообще характер испортился, — доказывала она. — Совсем забыла о дисциплине. Крадет на кухне колбасу и по ночам шляется неизвестно где. Не удивлюсь если узнаю, что она раздает эту колбасу немецким детишкам. На нее прикрикнешь, а она в ответ шипит.

Муська «просочилась» к нам и в баню. Слушая рассказ Ольки, она гордо прохаживалась между тазиками и с самым независимым видом косилась на Ольку.

Марина Георгиевна подозвала Муську. Та охотно прыгнула на лавочку и сунулась головой под ладонь женщины.

— Знаете, девочки, у нас с мужем домик на окраине города есть, — снова улыбаясь заговорила Марина Георгиевна. — Ну, там вишни в