Мягкая кожа облегает мои распухшие пальцы, и я вздыхаю:

– Я и не знала, что обувь может быть такой приятной на ощупь.

– Атрибуты богатства. – Феб проводит рукой по своим светлым волосам. – Как только ты разбогатеешь, отказаться от этой жизни будет почти невозможно.

– И все же ты отказался от этого.

– Я забрал все, что смог вместить в свою квартиру.

– Кстати о… Как я, по-твоему, выйду отсюда в платье? Я точно не смогу вынести его в руках.

Он берется за ручки большой кожаной сумки и бросает ее к моим ногам.

– Это еще хуже, Фебс. Гвинет подумает, что я ограбила твой дом.

– Расслабься. Я понесу.

Я не расслабляюсь, но складываю платье и устраиваю его в сумке, затем кладу сверху туфли. От одной мысли о том, чтобы зашнуровать ботинки, моя кожа покрывается крапивницей, а на пальцах ног появляются дополнительные волдыри. Я решаю, что пройдусь босиком до портика, а затем надену одолженные туфли.

– А теперь – хранилище. – Феб перекидывает сумку через плечо и знаком зовет следовать за ним.

Мы возвращаемся в сводчатую часть поместья, сворачиваем в другое крыло, полное закрытых дверей, которые, как объясняет Феб, ведут в покои его родителей, бабушки и дедушки. Его пра- и прапрабабушка и дедушка сделали Тареспагию своим постоянным местом жительства, как и большинство старших фейри, предпочитающих тропические температуры круглый год.

У меня осталась только одна прабабушка, другие прадедушки и прабабушка погибли во время Магнабеллума или сразу после него, как, например, мама Нонны. В Тареспагии с моей тетей Домициной живет единственная прабабушка – грозная Ксема Росси, чей язык, по словам Нонны, такой же острый, как и ее уши. Я никогда не встречала эту пожилую фейри, да мне и не особенно интересно, но, я думаю, наши пути в итоге пересекутся, если только ее восьмивековое сердце не перестанет биться.

Феб затаскивает меня в овальную гостиную, оформленную в кремовых и белых тонах, с золотыми панелями на стенах, изображающими цветущие виноградные лозы. Это роскошно.

– Безвкусно, я знаю.

– Красиво.

– Мой прадед построил эту комнату после того, как посетил зал трофеев замка – еще одно овальное безвкусное уродство.

– Я надеюсь, мне удастся посетить это уродство.

Он останавливается перед металлической панелью, и его пальцы скользят вверх по одной лозе, вниз по другой, вверх, вниз.

– Почему ты ощупываешь стену?

– Я открываю хранилище.

Мои брови поднимаются.

– Поглаживая барельеф?

Он хихикает, но его низкий смех заглушается щелчком защелки и скрежетом металла о дерево.

Он нажимает кончиками пальцев на панель, и она поворачивается внутрь.

Я моргаю, потом моргаю снова. Солнечный свет просачивается, как капли дождя, сквозь решетку деревянных полок высотой в два этажа, едва освещая комнату и все же заставляя ее сверкать. Полки заставлены золотыми безделушками, подносами с драгоценными камнями, отполированными до зеркального блеска мраморными бюстами миловидных фейри, книгами в кожаных переплетах с позолоченными корешками и оружием, инкрустированным изумрудами. К стене прикреплены длинные копья с эбонитовыми наконечниками, а также странные кинжалы с черным лезвием – я никогда не видела, чтобы такими орудовали в Люче.

Я полагаю, все это чисто декоративное. Как серебряная птица, пронзенная насквозь двумя черными шипами, – ужасное произведение искусства.

Когда Феб подкладывает сумку под дверь, чтобы она не закрылась и не заперла нас, холодок пробегает по моей спине. Я бы назвала это благоговением, если бы не покалывание в легких.

Страх.

Я нахожусь в хранилище, заваленном богатствами, но чувствую себя так, словно попала в склеп, полный костей.

Глава 21

Мой взгляд скользит по комнате в поисках источника дискомфорта. Распластанная птица ужасна, но это нечто большее. Нервирующий, жуткий гул будоражит мою кровь и сводит желудок.

– Кто-нибудь умер в этом хранилище?

Или в нем что-то живет? Как призрак. Мой взгляд обшаривает каждый темный угол в поисках движения.

Феб выпрямляется и внимательно изучает мое лицо, уголок его рта приподнимается.

– Пока нет, но ты выглядишь пугающе бледной, Фэллон. Слишком много богатства?

Мой взгляд возвращается к птице, к черным шипам, торчащим из ее металлической груди…

Santo Caldrone. Это один из… один из?..

Моя рука скользит к руке Феба и сжимает ее в поисках поддержки.

– Ты пытаешься оторвать мне руку? Конечно, она отрастет, но я к ней очень привязан.

– Золото. Акольти. – Моя голова безумно кружится, кажется, еще чуть-чуть – и она оторвется от тела.

Я не осознаю, что повторила мамино бормотание вслух, пока Феб не прищелкивает языком.

– Да. Много золота. Я предупреждал тебя. Ты собираешься упасть обморок? Выглядишь определенно нездоровой.

Бронвен наблюдает.

Найди пять железных воронов.

О боги, о боги, о боги. Мама послала меня к Фебу не за монетой, а за вороном. Она знала! Как? Неужели Бронвен прошептала это ей на ухо? Невозможно. Бронвен призналась, что знает местонахождение только одного.

Я не осознаю, что отпустила руку Феба и шагнула в глубь комнаты, пока не оказываюсь прямо под металлической птицей.

– Ах! Так вот что вывернуло тебя наизнанку. – Он подходит ближе ко мне. – Ни одно животное не пострадало при изготовлении этой вызывающей статуи, Пиколина.

Мурашки пробегают по моей коже от яркого блеска цитриновых[32] глаз птицы.

– Она так похожа на живую, правда? – Феб скользит взглядом по раскрытому хвосту птицы.

Я задерживаю дыхание – даже не уверена почему. Не то чтобы статуи могли начать каркать или кусаться.

– Чрезвычайно, – бормочу я, пораженная четкостью, которой добился художник. Будто бы настоящая птица была замурована в металле. От одной только мысли об этом к горлу подступила желчь. – Как ты думаешь, что это за птица? – Мой язык трепещет в такт сердцебиению, и это в свою очередь заставляет дрожать мой голос, потому что я знаю ответ до того, как Феб произносит:

– Ворон. – Без колебаний.

Я поднимаю на него глаза.

– Моя мать рассказала мне. Я последовал за ней в хранилище, когда был ребенком. Должно быть, я был очень маленький, потому что помню, как она посадила меня к себе на колени, чтобы я мог поближе рассмотреть этого гада. Боги, какие истории она рассказывала! Это заставило бы даже тебя призадуматься при всей твоей любви к животным.

Данте действительно будет королем, а я его королевой. Я не знаю, радоваться мне или негодовать, что в конце концов не мне управлять моей же судьбой.

– Я слышала эти истории. – Мой голос все еще искажен из-за