маркиз?

– Один золотой, – отвечает Катон, в то время как я провожу учет своих органов – не отключаются ли какие-либо из них.

– Один золотой… – Она задыхается в конце предложения.

Катон пристально смотрит на нее.

– У меня есть сбережения.

Я изумленно смотрю на него.

– Я могу одолжить его.

– Нет. Мы не возьмем твои деньги, Катон.

– Почему? – спрашиваю, прежде чем успеваю подумать.

– Потому что… – Ее пальцы сжимаются вокруг кружки. – Мы найдем какой-нибудь другой способ.

Катон вздыхает:

– Церера…

– Нет.

– Как долго мы были друзьями?

– Мы не друзья, – огрызается она.

Он вздрагивает.

– Нонна! – я ахаю.

– Друзьям можно доверять. – Она теребит свою шаль, отводя глаза от Катона, который наблюдает за ней, ошеломленный. – Ты на службе у Юстуса Росси, Катон.

– Каждому нужно зарабатывать на жизнь, Церера. – Когда по прошествии целой минуты больше ничего не сказано, он поднимается со своего места. – Спасибо за чай.

Нонна не признает его благодарности и отводит глаза, когда он уходит.

Я улыбаюсь ему:

– Спокойной ночи, Катон. И спасибо тебе.

Он в последний раз смотрит на бабушку, прежде чем выйти.

После того как дверь закрывается, я бросаюсь обратно к Нонне.

– Это было грубо.

– Катон – мальчик, Фэллон.

– Ему сто семь!

– Как я уже сказала, он мальчик. И, как я уже сказала, – она кладет руки на стол, – он работает на твоего дедушку. Ты хочешь, чтобы у него были неприятности?

– Ты отвергаешь его, чтобы защитить? – Мои глаза лезут на лоб. – Так что, если он не работал бы на…

– Золотая монета. – Она смотрит в стеклянный чайник – на веточки и лепестки, которые набухли в обжигающе горячей воде.

Я откидываюсь и складываю руки на груди.

– Ты, вероятно, могла бы получить хорошую цену за платье, которое для меня оставил Данте. Если, конечно, еще не попросила наших соседей – фейри огня его сжечь.

Она сглатывает.

Мои обвинения были не необоснованными.

– Между прочим, он пригласил меня на свидание.

Это заставляет ее оторвать взгляд от чая.

– Я сказала «да». Возможно, я смогу попросить его заплатить Тимею…

– Никогда не будь в долгу у мужчины, Фэллон. Никогда. И нет, я не сжигала твое платье. Оно висит в шкафу твоей матери. Завтра я отнесу его на рынок – посмотрю, сколько мы сможем за него получить. – Помолчав, она спрашивает: – Что насчет Энтони?

– Наши пути разошлись. – Я ловлю отражение ее взгляда на кружке, которую она поставила передо мной. – Итак, ты собираешься наконец раскрыть секрет этого ужасного напитка? Если это в наказание мне за поездку в Ракс…

– Это тонизирующее средство, которое предохранит тебя в течение лунного цикла.

Несмотря на промокшее платье, я чувствую жар.

– Что?

– Разве ты не рада, что я не вдавалась в подробности в присутствии Катона? – В ее глазах появился блеск, которого я не видела целую вечность.

– Ну, мне это было не нужно.

– Возможно, не сегодня. – Она изучает выражение моего лица. – Но я уверена, что скоро ты будешь этому рада.

Краска приливает к моим щекам, выдавая мои многочисленные фантазии о сексе с Данте.

– Убедись, что тот, кого ты выберешь, внимателен и щедр. Щедрых любовников слишком мало.

Хотя я не хочу со своей бабушкой обсуждать секс, но использую этот ее совет, чтобы сменить тему:

– Я уверена, что Катон…

– Все уже в прошлом.

– В самом деле? Юстус был внимательным и щедрым?

Блеск в ее глазах гаснет.

– Мне жаль, Нонна.

Долгое мгновение мы молчим, ожидая, когда рассеются грозовые тучи, которые я принесла в наш маленький дом.

– Зачем ты взяла мою ленту? Зачем убеждать меня, что я недостаточно хороша для Изолакуори?

Ее зеленые, как мох, глаза прожигают меня, когда она протягивает ко мне руки и сжимает мои.

– Потому что я боюсь, Гокколина. Я боюсь, что они узнают, что ты другая. Я боюсь, что они… – Ее голос теряет всю свою силу.

– Что они попытаются убить меня?

– Нет. Что они попытаются использовать тебя, потому что способность сопротивляться железу и соли и зачаровывать зверей делает тебя непревзойденным оружием.

Я улыбаюсь, потому что она забывает кое-что важное.

– За исключением того, что я личность, а не вещь, Нонна. Мной нельзя управлять против моей воли.

Она отпускает мои руки и откидывается на спинку стула.

– Тогда убедись, что твоей волей не управляет твое сердце.

– Что не так с моим сердцем?

– Оно бьется не для того человека.

Я отодвигаюсь. Это мое сердце. Если я захочу отдать его спрайту, то отдам клятому спрайту. Кто она такая, чтобы решать, какой мужчина подходит мне, а какой нет?

Я отбрасываю ее замечание и встаю.

– По крайней мере, мое сердце бьется, Нонна. Чего иногда нельзя сказать о твоем.

Глава 19

Я зашнуровываю свою единственную оставшуюся пару обуви – зимние ботинки. Черная кожа настолько не сочетается с моим фиолетовым платьем, что наверняка вызовет удивление, но не больше, чем прогулка по Люче босиком. По правде говоря, мою обувь, вероятно, сочтут чудачеством, но чудачество лучше бедности.

Пригладив кое-как щеткой локоны, закрутившиеся из-за того, что я спала с мокрыми волосами, я захожу в мамину комнату, чтобы рассказать ей, как провела вечер накануне. У меня нет от нее секретов, отчасти потому, что она никогда не выдаст меня, а отчасти потому, что я хочу, чтобы она узнала меня – вдруг она когда-нибудь очнется от своего оцепенения.

Ее глаза не отрываются от береговой линии Ракоччи, пока я пересказываю события прошлой ночи.

– Холодно, – бормочет она.

На улице жарко, а из-за отсутствия облаков становится еще жарче, но я беру сложенное одеяло с изножья ее кровати и накрываю им ее колени.

Она качает головой, ее тело дрожит, и тонкая шерсть одеяла собирается вокруг ее талии.

– Холодно.

– Поэтому я накрываю тебя одеялом, мама.

Она волнуется:

– Золото. Золото. Золото.

О… золото[28].

Вздыхая, я снимаю одеяло, проклиная себя за то, что побеспокоила ее.

– Я найду способ получить его.

– Акольти. – Теплый ветерок, дующий с канала, усиливает ее бормотание. – Акольти. Золото.

От шока я разжимаю пальцы, и одеяло падает к моим ногам. Я рассказывала ей тысячу историй о Фебе, и за эти годы она встречалась с ним несколько раз. Ну, встречалась, может быть, с натяжкой. Они с Сиб приходили к нам домой и проводили с нами время, но мама только закатывала глаза, как будто они были мотивом на потрескавшейся фреске, оставленной предыдущим владельцем – художником, прославившимся в Тарекуори. Я слышала, однажды он