Рихард был человеком большой внутренней культуры. Катя рассказала мне такой эпизод. Однажды она к нему приходит – он бреется. Она его спрашивает:

– Зачем ты бреешься? Ведь утром, наверное, брился?

– Да, конечно, я брился утром, – отвечает он, – но ведь я же знал, что ко мне приедешь ты, а я не могу встретить тебя не свежепобритым, вот и бреюсь вторично.

Рихард был и хорошим психологом. Когда Катя показала ему фотографии наших родителей, то он, не зная их, посмотрел на фотографии и очень точно определил основные черты характера папы и мамы. Такая точность… сестру просто поразила»[142].

Увы, там, где любовь, обычно возникает и ее непременная спутница – ревность. Мы можем только представлять, как непросто было Екатерине провожать любимого человека сначала на недели и месяцы, а затем и на годы, зная, что он пользуется у женщин невероятной популярностью, граничащей с преклонением.

В те же самые годы (1927–1928), во время командировок Зорге в Германию, с ним тесно общалась еще одна несостоявшаяся актриса и его давняя знакомая по «марксистским неделям», наполовину немка, наполовину полька из Вены – Хеде Массинг. Она была замужем вторым браком за Джулианом Гамперцем – коллегой Рихарда по Франкфуртскому институту социальных исследований, а по первому мужу приходилась родственницей Урсуле Кучински – женщине, которая хорошо узнает Зорге в будущем, в Китае. Хеде вспоминала: «Именно Ика Зорге объяснил мне, как одинока и аскетична может быть жизнь “аппаратчика” (в тексте употреблено именно это русское слово без перевода. – М. Б.), без дружеских и любовных связей, без сантиментов. Я видела в нем героя революции, истинного героя, молчаливого героя, о котором никто не говорит»[143]. Кокетничал ли Зорге, когда говорил молодой женщине-единомышленнику о невозможности дружеских и любовных связей? Или был, как всегда, профессионально убедителен, скрывая за словами истинное отношение к жизни? Мы никогда не узнаем ответа на этот вопрос, но так или иначе Хеде Массинг тоже не устояла перед магнетизмом исполненного коммунистических идеалов «человека из Москвы». И если Зорге в некотором смысле был завербован для работы на Четвертое управление своей первой женой Кристиной, то Хеде Массинг была завербована им, и это еще один повод для недоуменных вопросов. Ведь в 1928 году сам Ика еще не работал на советскую военную разведку. Как же получилось, что Зорге передал рыжеволосую красотку Хеде советскому разведчику и будущему невозвращенцу Игнатию (Игнасу) Рейссу (настоящее имя – Натан Маркович Порецкий)? А ведь она рассказала об этом сама в интервью газете «Ди цайт», незаметно удлинив срок знакомства на целый год: «…Я и Джулиан Гамперц знали Зорге в течение многих лет как тихого ученого товарища. Позже мы узнали, что он работал в Москве в Институте Маркса – Энгельса.

В конце 1929 года он приехал к нам в Берлин и привез привет от молодого немца, Пауля Массинга, который жил в Москве и был по уши влюблен в меня. Доктор Зорге намекнул тогда, что имеет на меня большие планы. Он спросил меня, не хотела бы я для начала взять под свою опеку двух товарищей, только что прибывших из Москвы. Я согласилась. Хотя при выполнении моей задачи использовались всевозможные меры предосторожности, она была довольно прозаична. Я должна была снабдить этих двух людей европейской одеждой и аксессуарами так, чтобы по прибытии в Англию в них нельзя было узнать русских. Доктор Зорге давал мне еще несколько несложных заданий, которые я выполняла, не понимая, что меня проверяют и готовят для более сложных задач. “Мы долго наблюдали за тобой, Хеде, – сказал наконец он. – Мы хотим тебя познакомить с одним очень известным и важным для партии человеком”. Я совершенно не имела представления, кто это – “мы”»[144].

Супруга Рейсса-Порецкого Элизабет Порецки (урожденная Эльза Берно), тоже оставившая воспоминания о тех непростых временах, рассказывала: «Ика был высокий, широкоплечий. Его лицо немного желтоватого цвета под густой шевелюрой все равно было весьма привлекательным и дышало волей. Высокий выпуклый лоб, прямой нос, резко выступавший вперед, глубоко посаженные глаза придавали его лицу суровое выражение, которое немного смягчали пухлые губы. Он всегда был элегантен, особенно в спортивной одежде, и обладал хорошими манерами». Элизабет Порецки была знакома не только с матерью Зорге, у которой сын останавливался, бывая в Берлине (говорил ли он ей, что живет на их родине, в России?), но и с Кристиной: «Рассказывали, что они познакомились в университете, когда она была замужем за профессором, и Зорге уговорил ее уйти от мужа. Не знаю, насколько это правда, Ика ни слова не говорил об этой истории и, нужно признаться, никогда не разговаривал с нами о Кристине». С Екатериной Максимовой Элизабет знакома не была, но вспомнила о ней, когда уже после войны читала материалы американского расследования, посвященного Зорге, и прокомментировала жестко: «Слухи о “десятках женщин, окружавших его в Японии”, дополняют картину [расследования]. Я не знаю об этих “десятках женщин”, почти ничего мне неизвестно и о его “русской жене”, кроме намека, однажды сделанного им по поводу привязавшейся к нему девушки, которую он встретил в Москве; он подозревал, что ее послал НКВД для слежки за ним. Возможно, это и была его “русская жена”»[145].

Муж Элизабет – Игнас Порецкий (Рейсс) был убит в 1937 году по приказу Сталина агентами НКВД за измену, и, конечно, его вдова не могла испытывать к чекистам никаких теплых чувств. Но к Зорге она относилась с подчеркнутым уважением и даже любовью («Мы дружили, он всегда был внимательным ко мне, и я очень его любила. В нем привлекало все…»). Потому тем более странно звучит в ее воспоминаниях оговорка по поводу «русской жены»: «привязавшаяся девушка», которую, возможно, послал НКВД (в то время ОГПУ).

Да, это банально, и всё же… Жизнь – штука сложная. Похоже, что между этими двумя людьми, Катей и Рихардом, даже если один из которых поначалу следил за вторым, а второй подозревал в этом первого, вскоре вспыхнул настоящий, неподдельный роман. Они нашли друг друга: молодая, красивая, почти актриса, уже пережившая смерть мужа и на своем опыте убедившаяся, что за пределами СССР есть другой – загадочный и манящий мир, и импозантный, энергичный, даже экспрессивный иностранец старше почти на десять лет – настоящий мужчина, рыцарь плаща и кинжала и – одновременно – без страха и упрека. И оба они были уже достаточно умудренными людьми, чтобы понять: счастье не будет долгим. Осенью 1929 года