Шрифт:
Закладка:
— Твой Бро моих людей покалечил и машину разбил. Я их до сих пор из ментуры не выковырял.
— Они не в ментуре, Ашотик. Ты в натуре не догоняешь? Они в конторе. И крыша твоя, менты твои продажные тоже там могут оказаться. Зачем это тебе? Живи в мире и будет тебе счастье. Чё сложного? Ты злить начал, мамой клянусь.
— Вы чё меня кинуть хотите, волки? — расширяется и лезет из кожи Ашотик Большой.
— Вот здесь десятка и всё, больше ни копейки не будет, — говорит Абрам. — Чисто чтоб ты понял, что я за мир. Я сказал, ты меня знаешь. Дёрнешься, я по тебе катком проеду, брателло. Правду говорю. Ничего личного, да?
Он поворачивается и выходит. Я кладу на стол свёрток с деньгами и выхожу вслед за Абрамом. Потом выходят и наши деревянные солдаты Урфина Джюса.
— Бл*ть! — орёт Абрам, когда мы садимся в машину. — Своими руками завалю суку!
— А почему он такой борзый, а? — спрашиваю я.
— Вроде у него кто-то там с Чурбановым дела делает.
— Мамука Георгиевич, я вам скажу что-то. Вы Леонида Ильича видели? Сколько он протянет? Два года, самое большое. Может, вы мне не поверите, но через два года вспомните. А как только Ильич уйдёт, не будет никаких Чурбановых. А вы будете и я буду, и Злобин тоже будет. А эту сучку Ашотика мы порвём, как тузик грелку. Сразу. Может, ещё и раньше.
Он молча смотрит на меня, переваривает и тихонько повторяет:
— Как тузик грелку.
В фойе гостиницы я встречаю Снежинского. Он сияет, как блин.
— Егор, как хорошо, что я тебя встретил, — бросается он ко мне.
— Какие новости? — спрашиваю я.
— Новости самые хорошие! Ты был прав, меня из обкома уволят. Выгонят поганой метлой за кляузы.
— С Новицкой что?
— Не хотели сначала ничего менять, говорили, что, раз уж пришёл сигнал, нужно разобраться. Но я всё решил. Не спрашивай, чего мне это стоило.
— На меня телегу тоже забрал?
— Да, не беспокойся, я всё забрал.
— Хорошо. Молодец. Но ты не успокаивайся, пока её в ЦК не взяли, ты в опасности. Вещдоки лежат в КГБ, показания свидетелей тоже. Если вдруг Ирину не назначат, ты сядешь, и, учитывая твою природу, навсегда.
Снежинский немного сникает, но потом приободряется.
— Не думай, я всё решил, единственным пострадавшим буду я.
Давайте ещё поплачем все вместе от жалости.
Из номера я звоню Злобину, докладываю о результатах переговоров и прошу провентилировать, удалось ли Снежинскому повернуть историю вспять или придётся предпринимать дополнительные меры. Он обещает узнать.
Вечером я сижу в гостиной у Скударнова в очень неплохой компании. За столом, кроме нас, находятся Злобин, Брежнев и Большак. Жена только успевает подносить с кухни новые яства. Пирожки, холодец, голубцы, пельмени, красная рыба в кляре, чахохбили.
— Наташенька, — говорит хозяин дома. — Иди уже, присядь с нами.
— Сиди ты, игрок, — машет она на него рукой и в очередной раз исчезает на кухне.
Обстановка за столом царит расслабленная, и дружеская. Чёрные тучи развеялись и на голубом небе снова светит ласковое солнце.
— Юра, — говорит генерал, — спасибо, тебе, дружище! Из-за меня дурака специально прилетел ведь. Деньги я обязательно отдам. Я уже с женой поговорил, машину продадим и сразу отдам. У меня ведь теперь служебная снова будет, так что своя и не нужна. А потом когда-нибудь, может ещё купим.
— Не торопись, — отвечает Платоныч. — Мне пока без надобности. Это накопления, которые я не планировал в ближайшее время использовать. Так что отдашь, когда сможешь.
— Нет, ну так нельзя!
— Да можно, Даня, можно.
— Егор, ну а ты вообще меня поразил. Ребята, вы не видели, что он творил в машине. Я думал его сейчас… а он бац этому, что справа. А там такой здоровяк, я вам скажу. А потом водителю как даст в темя, тот сразу в аут ушёл. Ну, думаю, амба, мужики, конец пришёл. А потом тот, третий, с кинжалом…
Скударнов пересказывает историю несколько раз и в конце неизменно добавляет:
— Да, Егор, я бы с тобой пошёл в разведку. Вот ребята, как на духу.
Все выпивают коньячок и пребывают в благодушном настроении. Мы вспоминаем охоту, и гораздо более удачливую игру в нашем казино. Де Ниро оказывается душой компании и сыплет анекдотами про КГБ. Леонида Ильича все деликатно обходят стороной.
Уже в конце вечера Жора идёт покурить на балкон и как бы ненароком приглашает с собой Платоныча. Тот не курит но идёт за компанию «подышать». Я тоже хочу немного размяться, потому что после такого византийского ужина не могу даже пошевелиться.
— Не помешаю? — спрашиваю я, но на меня не обращают внимания.
— В начале октября он увольняется, — говорит Брежнев приобнимая Платоныча за плечи и наклоняя к нему голову. — Идёт на пенсию. Там претендентов уйма, сам понимаешь. Но я хочу тебя представить. Очень хорошо, что ты как раз прилетел. Можем тебя сразу и в академию пристроить, чтобы корочки были. Будешь раз в полгода на занятия ходить, я договорюсь, я же там отучился по полной, всех знаю. Так что давай, завтра подъезжай ко мне часикам к девяти. Подождёшь, если что, а как появится возможность, отведу тебя к министру. Идёт?
Ещё как идёт!
Вечер заканчивается на позитиве, мы благодарим хозяйку за прекрасное угощение и расходимся.
Рано утром мы со Снежинским выезжаем из гостиницы и мчимся на утренний рейс. А Платоныч остаётся и готовится к смотринам. Места в самолёте у нас выписаны вместе, поэтому четыре часа я слушаю нытьё Эдика, а потом ещё делю с ним задний диван своей машины. Добрый я, а он настоящий банный лист, и не отделаешься от него.
Прямо из аэропорта я еду в горком. Уже глубоко после обеда, рабочий день скоро закончится. Мы выбрасываем Снежинского не довозя до дома, а сами мчимся дальше. Секретарши в кабинете Новицкой не оказывается, поэтому я прохожу напрямую.
— Чего тебе? — неприветливо спрашивает Ирина.
— У барыни плохое настроенье? — всплёскиваю я руками.
— Паяц. Чего пришёл? Все крысы бегут с тонущего корабля, а ты вдруг решил вернуться? Поздно, раньше нужно было думать.
— Когда это раньше?
— Три дня назад, когда я тебя полночи ждала.
Упс… Точно! Это, когда мы порнографа арестовывали.
— Что-то вдруг понадобилось? — сердится она. — Хочешь решить, пока я ещё при месте?
— Ир, обижаешь. Но я прощаю. Исключительно из любви.
Я сажусь за стол напротив неё и протягиваю к себе телефон. Снимаю трубку, набираю ноль-семь и заказываю разговор с Москвой.
— Совсем обнаглел, Брагин? Ты сюда позвонить ходишь?
— Да подожди ты злиться, — улыбаюсь я. — Если бы ты только знала, чем я занимался в ту ночь. И в последующие тоже. Я же вот только из Москвы, прямо из аэропорта.
— Не интересует. Считай, меня в твоей жизни больше нет. Предатель.
— Неблагодарная! — говорю я с Шекспировскими нотами и закатываю глаза.
Раздаётся звонок.
— Пошёл вон, не смей разговаривать! — рычит она и кладёт руку на телефонный аппарат.
Мне приходится применять силу чтобы вырвать трубку.
— Тихо, это КГБ. Алло. Да, заказывали… Спасибо… Убери руку… Леонид Юрьевич, здравствуйте, это Брагин.
— Куда руку убрать? Или откуда?
— Нет, про руку это я не вам, простите. Новицкая здесь, да. Хотел узнать, нет ли известий по моему вопросу?
— Есть — усмехается он. — Нормально всё, не соврал твой Снежинский. Восстановили её. Она снова главный кандидат.
— Ой подождите, пожалуйста, я хочу, чтобы Ирина Викторовна тоже слышала.
Я подбегаю к ней, наклоняюсь и помещаю трубку между нашими головами.
— Говорите.
— Я разговаривал с Марком Борисовичем Гурко, помнишь такого?
— Конечно, из ЦК партии.
— Да. Он подтвердил, Снежинскому дали по жопе и спустили по нему директиву в обком. А Новицкую восстановили. Не хотели из-за этого скандала, но Гурко попросил и ему пошли на встречу. То есть всё, как ты хотел. Но, если бы ты Снежинского не заставил там на пупе ползать, ничего бы не вышло.
Я кладу трубку и смотрю на Новицкую с нескрываемым торжеством.
— Всё равно, — говорит она щурясь, — это не давало тебе права не прийти ко мне, когда я тебя ждала. И даже не позвонить!
— Да, ты права, — улыбаюсь я, и она улыбается, глядя на меня