— Да кто ещё швабра! У меня всё записано. Я в ректорат…

— И то, что племянница одна в двухместном номере для аспирантов живёт? Не первый год уже. Написала в письме?

— А ты докажи!

— А у меня уже свидетельские показания имеются. В шапку не соберёшь, мамаша. Я смотрю, общага для тебя, как личная собственность, да? Ну-ну, глупая ты женщина, даже не представляешь, сколько потеряла. Со мной дружить надо было, а ты со мной поссориться решила.

— А ты меня не пугай, пуганная! Мне терять нечего, так что…

— Всем есть, что терять. Так что бумажку свою в ректорат не посылай. Не советую.

Я встаю и направляюсь к двери.

— Мы съезжаем, — киваю я и иду на лестницу.

— Э! Куда это ты намылился⁈ — кричит она, но я не слушаю, поднимаюсь и подхожу к комнате номер восемнадцать.

Стучу и толкаю дверь. Она оказывается не закрытой. Захожу внутрь и с удивлением смотрю на вскочившую от неожиданности племянницу. Выглядит она действительно не очень. Под левым глазом синий бланш, под носом запёкшаяся кровь, на правой щеке ссадина.

Я смотрю с удивлением.

— Это Наталья тебя? — спрашиваю я.

— Да, — кивает девица и на глазах её наворачиваются слёзы.

— За что?

Она не отвечает. Да мне и неважно. Я достаю сотенную, кладу на стол и молча выхожу. Спускаюсь по лестнице, беру чемодан и, кивнув Наташке, иду к машине. Пест идёт за нами.

Я усаживаю Наталью на заднее сиденье и поворачиваюсь к нему.

— Егор, Наташка не виновата, — говорит он, — это та манда тупая…

— Я знаю, — прерываю я его. — Мы на несколько дней уедем. Вот тебе деньги, держи. Присмотри квартиру, две даже. Пару-тройку вариантов, ладно? Две однушки недалеко друг от друга и от универа… Одну Наталье, одну себе. Будешь её охранять.

— Слушай, ну…

— Не постоянно, не бойся, потом всё обсудим. Давай, Костян, увидимся через недельку.

Я сажусь в машину рядом с Наташкой.

— Меня теперь из универа исключат, — виновато говорит она.

— Не исключат. А что, действительно ты эту мымру отделала?

— Ой уж отделала, врезала разок.

— Два, да?

— Она сама виновата, — обиженно говорит Наташка.

— Ну-ка, покажи руку. Болит?

— Нет.

— За что хоть? Хотела выжить тебя из комнаты?

Наташка молчит, отворачивается к окну.

— Ну скажи, — улыбаюсь я. — Ну, Наташ.

— Что? — поворачивается она ко мне.

— За что эта швабра огребла?

— Куда мы едем, домой?

— Ты первая скажи, — смеюсь я. — Говори давай.

— Да, хотела выжить.

— И ты ей за это врезала? Не ври, я не поверю.

— Куда мы едем? — хмурится она.

Я смеюсь.

— Ну? Наталья!

— Она сказала, что ты козёл и… ну, в общем, ещё там плохие слова разные.

— Хуже чем козёл?

— Да.

— И ты просто подошла и заткнула её?

— Ну а что, я это выслушивать должна была?

— Наташ.

— Ну, что⁈ Куда мы едем?

Я прижимаю её к себе и целую.

— В аэропорт, — говорю я, оторвавшись от неё.

— Зачем? — поражается она.

— Полетим с тобой на море. В Сочи или в Симферополь, куда раньше самолёт будет.

Ближайший самолёт оказывается на Сочи. Чемодан мы оставляем в машине и берём из него только самое необходимое, чтобы лететь налегке, запихиваем в мою сумку через плечо, превращая её в увесистый снаряд.

— Мест нет, — говорит неприветливая обрюзгшая кассирша с красными губами и скучающим взглядом, привыкшая к подношениям в виде конфет и прочего.

Я уверенно иду по статье «прочее» и протягиваю паспорта со вложенным полтинником.

— Будьте добры, посмотрите, у меня бронь Росавиахима, — с улыбкой говорю я, игнорируя факт, что Росавиахим приказал долго жить ещё в конце сороковых.

Кассирша, должно быть, не имеет об этом ни малейшего представления, потому как моя бронь кажется ей вполне убедительной.

— Дневной рейс задержали, вылет через час, полетите? — спрашивает она.

— Полетим, конечно.

— Семьдесят четыре сорок, оплачивайте, — равнодушно объявляет она и склоняется над бланками.

Через несколько минут мы получаем два голубых билета с затейливо выстриженными корешками. На табло значится время вылета через час. Мы идём на регистрацию, а оттуда сразу на посадку. Мест, чтобы присесть нет, поэтому мы прохаживаемся между томящимися пассажирами.

— Знаешь, — говорит Наташка, — ты какой-то необыкновенный, правда. Я смотрю на тебя и удивляюсь. Вот каждый раз.

— Чему же? — удивляюсь и я.

— Тому, что при всём разнообразии этого мира и огромном разнообразии всевозможных девиц, ты именно мой.

— Меня тоже посещают аналогичные мысли, — усмехаюсь я.

— Да?

— Да.

— Ты мне не врёшь?

— Не-а, не вру, — смеюсь я.

— Знаешь, мне вот даже нисколько не противно ждать. Вот сейчас. Посмотри, все кругом изнывают от ожидания, а я нет, потому что я с тобой.

И тут же диктор объявляет, что наш рейс снова задерживается по метеоусловиям Сочи.

— Вот и проверим, — говорю я, — насколько тебя хватит.

— Навсегда, вот посмотришь.

Мы идём в кафе и заказываем какие-то булочки и кефир — тут особо не разгуляешься. Я развязываю Наташкину руку и, убедившись, что ничего страшного нет, снова её завязываю.

— Я буду на тренировки ходить, — говорит она. — Пистон хочет секцию подпольную организовывать, самбо что ли. Вроде нашёл какого-то мастера.

— Смотри-ка, молодец, какой. А тебе-то это зачем?

— А если не получится с самбо пойду на бокс.

— Здрасьте, — хмурюсь я. — Тебе ещё детей рожать, хочешь, чтобы тебе всё на свете отбили? И грудь и внутренности?

Она краснеет, но не отступает:

— Хочу, быть во всём твоей помощницей.

— Достаточно математики, — улыбаюсь я.

— А я вот подумала, если отчислят, то и ладно. Не уверена уже, что хочу всю жизнь сопливых малолеток обучать.

— Нет, вы гляньте только, три дня в общаге и уже совершенно другой человек.

Она смеётся по-детски морща носик. Помощница. Сам не понимаю, как я так втюхался? О-хо-хо, видать, от судьбы не убежишь.

Мы всю ночь ждём вылета, ютимся на подоконнике, пытаемся спать. Наташка сопит на моём плече, а я слежу за редкими самолётами взлетающими и садящимися за окном.

В Адлер мы прилетаем рано утром. И, о, чудо, такси нет. Ни одной машины.

— Что будем делать? — спрашиваю я.

— Поедем на автобусе, — улыбается Наташка. — Ты чувствуешь, какой воздух? Это морем пахнет, да?

— Ага. И дождём. Ты первый раз здесь?

— Да, а ты?

— Давно когда-то бывал.

— Не ври, — хохочет она.

Я невольно ей любуюсь. Глаза горят, щёки румянятся, волосы развиваются, озорная, заряженная на счастье. Ну и что, что всю ночь не спала? Зато вот вам Сочи! А вот вам я, Егор Брагин.

— А куда нам ехать? У нас есть бронь Росавиахима?

— Хорошо учишься, далеко пойдёшь, — качаю я головой и, притянув к себе, целую.

Жду не дождусь, когда мы заселимся в отель.

— А бронь есть, конечно, вот она, здесь — хлопаю я по груди.

Там во внутреннем кармане ветровки лежат наши паспорта и пачка денег.

— Поедем в «Жемчужину» или в «Москву», — говорю я. — Сориентируемся, по обстоятельствам. Только смотри, сумочку из рук не выпускай, а то карманники здесь ушлые.

Подходит автобус, жёлтый Икарус с гармошкой. Дышать сразу становится не так приятно. Мы забираемся внутрь. Как так, такси нет? Охренеть, честное слово. Народу набирается довольно много.

— Нелётная погода была, — говорит улыбчивый парень лет тридцати. — Вот таксисты все и остались по домам.

Его прижимает к нам. Мы стоим у задней двери, рядом с одиночным местом, где обычно сидит кондуктор, но сейчас там занято. Мотает нас весьма основательно, ещё и соляркой несёт капитально, так что удовольствие ниже среднего.

— Девушка, вон место освободилось, садитесь, а то я вижу вам нехорошо как-то, — говорит тот же парень и показывает на здорового дядьку колхозного вида лет сорока, сползающего с кондукторского сиденья.

Колхозник протискивается мимо нас, цепляя каким-то баулом. Явно не из Новосиба прилетел, вообще не прилетал, сто процентов местный. Блин, да осторожнее, дядя, ёпрст!

Пока я помогаю Наташке пробраться на сиденье, автобус останавливается.

— Подскажите, здесь железнодорожная станция? — тревожно спрашивает крепкая белокурая дама и начинает пробираться к дверям.

Она успевает вырваться наружу со своим чемоданом, и дверь сразу закрывается. Автобус ползёт дальше. Я стою рядом с Наташкой и любуюсь ею. Она ловит мой взгляд и улыбается, а потом, не сразу, через какое-то время, минут через пять, опускает голову и… резко её поднимает.

— Егор!!! — чуть не в панике шепчет она.

Я слежу за её взглядом и вижу… твою ж дивизию… аккуратную прорезь на груди. Как раз там, где были деньги и документы.

Я резко разворачиваюсь. Дружелюбный словоохотливый парень по-прежнему