Я думала, может, это какая-то старинная репродукция. Я не могла точно восстановить всех деталей по памяти — не помнила, какой именно был рисунок на арках и точную одежду людей. Но я все время думала, думала и думала об этом. Почему фигурки повернуты в разные стороны, что это за люди, возможно, это и дети, что это за животные, что они несут и куда они идут.

После долгих раздумий я решила показать этот рисунок мадам Лапорт. Если бы Беранже был со мной подобрее и поласковее, поприветливее и подружелюбнее — я, конечно же, отнесла бы свое художество ему и рассуждала бы вместе с ним. Но поскольку он сам сторонился меня, более того, сделал все возможное, чтобы оттолкнуть меня, я направилась к мадам Лапорт.

— Мишель прислала мне этот рисунок, — сказала я, — она увидела его вырезанным на какому-то камне в церкви в Карказоне.

— Должно быть, это очень старая церковь, — заметила мадам, принимая рисунок у меня из рук и долго разглядывая его.

— Насколько старая?

— Трудно сказать, но эти животные, скорее всего, олицетворяют свободу, — задумчиво сказала она, — свободу и силу. Они похожи на медведей.

— И я тоже так подумала.

— Да, подобные изображения медведей чаще всего относятся к пятнадцатому или шестнадцатому столетиям, — задумчиво добавила она.

— Думаете, так давно?

— Возможно.

Ко мне вновь вернулся интерес к жизни. Я стала расспрашивать мадам подробно об этом времени, и она охотно рассказывала мне о нем, истории, легенды, а я слушала и пыталась сопоставить ее рассказы с теми знаниями, которые были у меня. Жерар тоже рассказывал мне о них. Мы долго дискутировали с мадам на эту тему, а потом, как всегда, мадам снабдила меня книгами, в которых я могла почерпнуть что-то дополнительно к тому, что она уже мне рассказала.

Я долго просидела у нее в тот день, она все говорила, говорила и говорила, я уже почти что не слушала ее, сидела в кресле и постукивала пальцами по подлокотнику, мне было неудобно прервать ее, но она сама заметила мое отсутствие и сказала:

— Ой, Мари, прости меня. Я увлеклась, тебе, наверное, уже совсем неинтересно.

— Да нет, это был очень увлекательный рассказ.

— Я рассказала бы тебе еще больше, если бы ты точно сказала, где именно Мишель это нашла.

Я вздрогнула. Может, она о чем-то догадывается?

— Я не знаю. Она не написала мне об этом.

Она посмотрела на меня дольше обычного:

— Скажу тебе вот что: если Мишель нашла такой камень тут, в Ренн-ле-Шато, — тут можно было и больше сказать.

Вечером мои мысли перемешались у меня в голове и не давали мне покоя. Она знает, она точно что-то знает, иначе не стала бы намекать мне, что такой камень может быть тут, в нашей деревне. И она знает, что между мною и Беранже разрыв. Она и об этом знает. Я чувствую это.

За ужином я старалась ни на кого не смотреть, чтобы никто по моим глазам не мог определить моего волнения. Я все время думала о мадам и о том, что еще она знала, но не стала мне говорить. Она в своем рассказе упоминала о каком-то короле, Дагоберте Втором. Может, это каким-то образом связано с ним?

Уснуть было невозможно. Я волновалась, думая о том, что же все-таки за тайна скрыта там в этом рисунке. Почему Беранже не захотел более внимательно его изучить, почему мадам предположила, что такой камень может быть здесь, почему отношения с Беранжеом испортились, что вообще происходит?

С трудом дождавшись рассвета, ранним утром я уже стояла у двери замка. Я постучала, но мне никто не открыл, что вызвало мое удивление, так как я точно знала, что мадам встает рано. Взволнованно я пошла вдоль стены замка и увидела открытое окно мадам, и там почему-то горел свет, хотя на улице уже было достаточно светло. Может, она провела бессонную ночь, а под утро заснула, поэтому никто не открыл, а свет горит, потому что она, например, уснула в кресле с книгой?

Мои раздумья прервали шаги. Я обернулась и вздрогнула от неожиданности, увидев прямо перед собой мэра.

— Простите меня, месье, я пришла навестить мадам. Когда она будет дома?

— Мадам Лапорт уехала, Мари, — ответил он настороженно. Наверное, он очень удивился, увидев меня на пороге в столь ранний час. — Я только что отвез ее на станцию.

— Куда же она поехала? — спросила я.

— В Париж.

— В Париж? Но почему? И когда она вернется?

— Ну, не так скоро, через некоторое время. Ее старая тетушка заболела, и она поехала ее навестить.

— Ох, — только и смогла произнести я. А в голове сразу же появились странные мысли. Почему она так скоро уехала? И вчера вечером она не упоминала о своей тетушке, может, она получила известие после того, как я ушла, но все равно странно. Мысли мои снова прервал мэр:

— Прости меня, Мари, но я еще даже не завтракал.

— Ах, да, конечно же, месье, простите меня.

* * *

К концу лета реставрация церкви уже была завершена, но только снаружи. Внутри все оставалось по-прежнему, но денег у Беранже уже не было. Он все истратил и теперь думал, как выйти из положения. Где достать средства на завершение начатого.

Новостей от австрийца так и не было.

Беранже отправился в небольшую поездку, сказав, что его не будет, может быть, один день, а может быть, и дольше, но не больше шести. Он собрался навестить свою мать и съездить к кому-то в Нарбонн. Прошла почти что неделя, пока он вернулся. И когда он вернулся, он проводил почти все свое свободное время, сидя у себя в каморке за закрытыми дверьми. А потом вообще стало происходить нечто непонятное. Беранже начал получать столько писем, что почтальон пожаловался, что он не мул — таскать почту мешками для кого бы то ни было. Я посмотрела марки на конвертах. Невозможно было глазам поверить: ему писали изо всех уголков страны. Некоторые письма даже из различных городов других стран — Праги, Барселоны и Будапешта. Я не могла понять, что случилось с Беранже. Любопытство буквально съедало меня. И как-то днем я не выдержала. Я пошла к нему.

— Когда ты стал таким известным? — спросила я.

К моему удивлению, он повел себя со мной как ни в чем не бывало. Будто и не было этих долгих недель, практически лишенных общения. Он указал на большую гору писем,