Мы прошли мимо стойки ресепшн, и я направилась в номер Эми. Дверь была открыта, и когда я вошла, мир словно остановился. Я взглянула на Эми и меня наполнили чувства волнения, страха и злости. Она была страшно тощей, словно из концлагеря Бельзен. Ссутулившись, она сидела на постели, укутанная в белое полотенце. Я видела шрамы на ее руках – там, где она себя резала. Она походила на призрака. Как до этого дошло? Эми подошла, чтобы обнять меня. Она вцепилась мертвой хваткой.

«Что с тобой происходит?» – сказала ей я.

«Мамочка, мамочка, прости, мамочка», – повторяла она.

Я чувствовала ее страх. Она поняла: это первое предупреждение. Я лучше всех осознавала, что ее «дно» глубже всех других. Нельзя было угадать, когда она решит остановиться, – ее поведение было очень непредсказуемым.

Я едва могла сказать своей дочери хоть слово. Мое тело было на грани. Я молча сидела рядом. Мы обе понимали, что история повторялась. На секунду я вспомнила Эми-малышку. Я снимала целлофановый пакет с ее головы, а она билась в конвульсиях в своих ползунках. И вот снова – двадцать лет спустя – я сижу и думаю, как спасти ее от беды. «Я не могу все время тебя выручать, Эми, – думала я. – Ты должна спасти себя сама».

Тогда многие называли меня холодной и бесчувственной. Я научилась их игнорировать. Не знаю, с чего люди решили, что имеют право комментировать вещи, о которых ничего не знают. Наверное, такова человеческая природа. Но их слова – чистейшая ложь. Я была в ужасе, но старалась оставаться в здравом рассудке. Мои слезы, мольбы и вмешательство в ее драматичную жизнь не помогли бы делу.

Я очень переживала за Алекса. Я знала, как ему трудно видеть свою сестру в таком состоянии, и чувствовала его печаль. Именно он предупредил Эми. «Ты убьешь себя, – кричал Алекс. – Ты не доживешь и до 25, ты же это понимаешь? Тебе нравится такая жизнь?»

Эми не ответила. Она не произнесла ни слова.

«Тебе нужно лечь в клинику, Эми», – продолжал Алекс.

«Нет», – отрезала она. Реабилитация означала конец ее привычкам – ей это не нравилось. Что-то мощное заставляло ее продолжать.

Я знаю: Эми не выбирала смерть. Но она также не выбирала жизнь. Война с зависимостями шла не только в ее теле, но и в ее разуме, и именно это все усложняло. Ошибочно думать, что зависимые могут легко излечиться. Даже под наблюдением врачей существует пожизненный риск рецидива в той или иной форме.

Еще одним препятствием для помощи Эми была она сама. Если слава напоминала огромную фуру, то Эми была настоящим танком: ее было невозможно остановить. Она была упрямой с самого детства, но теперь все стало намного хуже. Она упиралась пятками в землю еще до того, как решала сдвинуться с места. Видит бог, я тоже очень уперта, но Эми была своим худшим врагом.

Клик. Очередная погасшая лампочка в моей жизни. Сидящая на кровати Эми стала для меня прозрением. Намеренно или нет, но в тот момент я решила начать практиковать «кнут и пряник». Хоть этого у меня никогда и не получалось. Я разговаривала с родителями зависимых, которые были вынуждены прекратить общение со своими детьми, пока те не бросали наркотики, и знаю, как ранит душу такое решение. Для меня это было слишком сложно. Я хотела быть рядом с Эми, несмотря ни на что. Я не могла объявить ей бойкот. Просто не могла.

Я дала Эми знать, что всегда готова помочь ей, если это потребуется, и что люблю ее. Однако я не могла позволить ей «засасывать» меня. Эта молодая успешная женщина заставляла переживать всех вокруг, а я поддавалась манипуляциям до тех пор, пока не истратила всю энергию. Я вынуждена была сказать «нет». «Хватит».

Мне тяжело это признать, но первая передозировка Эми заставила меня забыть заезженную идею о том, что я должна исполнять роль родителя день и ночь. Она попросила меня приехать в отель, но не попросила о помощи и не спрашивала моего мнения – оно ее абсолютно не интересовало. Может, я и была ее источником жизненной силы, но даже как мама не могла «исправить» абсолютно все. Это не велосипед ремонтировать или искать новую школу. Я стала наблюдателем, который может лишь бессильно смотреть за самоубийством своего ребенка. Кошмар, который не описать словами.

Несмотря на то что в тот день я физически отошла от дел, вскоре стало ясно, что не думать об Эми невозможно. Она занимала мои мысли каждый день. Слава богу, она этого не замечала, но мое внимание Эми получала по первому требованию. Как и Митчелла, кстати. Только он предпочитал время от времени окунаться в драму, проживать ее с Эми. Не осуждаю его решение, однако не считаю, что оно как-то помогало ее перевоспитать.

Многие годы Митчелла критиковали за их с Эми отношения. По разным причинам нас обоих обвиняли в неспособности ее «спасти». Недавно я прочитала крайне жестокое пустое заблуждение. «Если он не смог спасти свою дочь, зачем он начал эту благотворительность?» – написал один интернет-комментатор. Спасти себя могла только сама Эми. Мы создали фонд не только для помощи зависимым, у которых нет своих средств, но и для понимая самой сути зависимости. Мы потеряли свою дочь и все еще пытаемся учиться на этом трагическом опыте.

Подобные суждения лишь показывают невежество незнакомых с зависимостью людей: неважно, как сильно кто-то будет помогать наркоману, спасти себя может лишь он сам. Эми тоже это понимала. Но, вероятно, считала себя исключением.

Я уехала из отеля Four Seasons тем полуднем. Каждый раз прощание с Эми давалось мне с трудом, но я была настроена серьезно. Алекс позвонил мне на следующий день, чтобы сообщить, что ночью приехал Блейк и они с Эми курили крэк-кокаин. Это случилось ровно перед тем, как Митчелл позвонил доктору Мариосу Пьеридесу из больницы Капио Найтингейл в Мэрилбоне, одной из лучших психиатрических клиник Лондона. Ее «прости, мамочка» как ветром сдуло.

На следующий день я вышла на работу и не застала приезд родителей Блейка, высунувших носы к концу недели. Я ни разу не встречалась ни с его мамой Жоржетт Филдер-Сивил, ни с отчимом Джилсом. Так я решила. Но я примерно понимала, что из себя представляло это семейство. Эми много о них говорила. Тем маем они оба предстали перед Магистратским судом Грэнтэма за нарушение общественного порядка. Они поругались с футбольным тренером за то, что тот отчитал их младшего сына.

Мне говорили, что рядом с Эми родители Блейка вели себя прилично. Его мать скорее благоговела перед ее успехом, чем пыталась помочь своему сыну и Эми справиться с зависимостями. Митчелл рассказывал, что во время их первой встречи Жоржетт светила дизайнерской сумкой, подаренной Эми, и отрицала проблемы своего сына. Она вела себя как ребенок, а не как мать Блейка.

Если мои слова кажутся пренебрежительными, то простите, я говорю честно. Спокойно говорить о них я не могу. И, скорее всего, никогда не буду.

Жоржетт и Джилс Филдер-Сивилы жили в отеле вплоть до воскресенья 11 августа, когда Митчелл решил отправить Эми в Causeway Retreat, реабилитационный центр на острове Осея – отдаленное местечко на побережье Эссекса (оно закрылось в 2010 году после государственной проверки, выявившей факт отсутствия у владельцев лицензии для лечения пациентов). Блейк отправился с ней. Как только они приехали, то тут же заказали доставку наркотиков в комнату. К большому сожалению, они не могли находиться вместе без наркотиков, так что я не удивилась, когда Эми вызвала другой вертолет, чтобы вернуться домой. Она абсолютно не желала задерживаться в клинике. Но зачем лететь вертолетом, а не ехать по дороге? Кто его знает. Возможно, это было жестом для папарацци или посылом всех на три буквы. Или все сразу.