Шрифт:
Закладка:
Как и все в нашей семье, Дебра приободряла меня. «Подожди, Джен, надеюсь, скоро все наладится», – говорила она, как и положено сестре. Она и мой брат Брайан, с которым я тоже тесно общалась, не давали мне свихнуться, когда я теряла надежду. Люди начали останавливать меня на улице. «Вы в порядке, Дженис?» – спрашивали они. «Иногда да, а иногда с ума схожу», – отвечала я, опасаясь, что следующий день станет кошмаром. Мне очень хотелось вновь стать старой Дженис Уайнхаус – фармацевтом из Северного Лондона, которая живет простой жизнью, гордится своими достижениями и всем сердцем любит своих детей.
Вскоре после приезда Эми в Лондон для присутствия на суде Блейка ее тур был отменен. У «Субутекса» были сильные побочные эффекты, так что она перестала его пить. Шаг вперед, два назад. Но я напоминала себе, что иначе и быть не могло. Чаще всего ее ломки были настолько интенсивными, что она забывала о своем намерении бросить. Порочный круг.
Со всеми трудностями она теперь справлялась с помощью крэк-кокаина и героина. Я не виню фанатов за освистывание – они заплатили за то, чтобы увидеть Эми Уайнхаус, а не ее тень. Казалось, ей было плевать, но это неправда. Наоборот, плохие выступления злили и расстраивали ее. Благодаря им она понимала, что должна вылечиться, однако вновь возвращалась к наркотикам, чтобы побороть тревожность на сцене.
Ноябрь перетек в декабрь, и второго числа плачущую Эми сфотографировали в красном бра и джинсах на пороге квартиры в Боу. Писали, что в таком виде она «шаталась по улицам», однако она всего лишь открыла дверь. Было трудно видеть эти фото. Я все еще страшно злюсь на тех, кто их опубликовал. Я не была в шоке от ее выражения лица – я уже видела ее напуганной и расстроенной, – меня раздражало, что кто-то посчитал нормальным фотографировать девушку в тяжелом психологическом состоянии. Для меня она выглядела словно напуганный ребенок – мой напуганный ребенок. Какой жестокий поступок. Я все еще думаю: а представляли ли эти люди хоть раз, что вместо Эми могло быть их дитя? Сомневаюсь.
Как и Эми, я опускалась на дно. Я стараюсь не вспоминать о самых трудных днях, но иногда я представляла, как Эми бездыханно лежит в комнате, в одиночестве, а кто-то выламывает дверь, чтобы поднять ее тело с пола. В те месяцы я постоянно представляла ее смерть, хотя и пыталась сопротивляться подобным мыслям. Я не узнавала свою дочь. Но иногда я замечала настоящую Эми и думала: «Давай, ты справишься с этим».
После публикации тех фото в бра со мной связался журналист с предложением написать открытое письмо Эми, которое опубликуют в News of the World. Я сказала, что подумаю, и обсудила вопрос с друзьями. Я редко советовалась с Тони. Неудивительно, что ему не хотелось втягиваться в драму, да он и не стал бы связываться со СМИ. Я чувствовала себя одиноко, принимая это решение.
Сначала я подумала, что не хочу писать письмо. Я была разбита, когда увидела наши семейные фото в таблоидах. Но в моем положении мне приходилось прощаться со многими дорогими сердцу вещами. Со временем я потеряла хватку, и виною этому был мой рассеянный склероз. Я лучше всех знаю, как много эта болезнь забрала у меня, и близкие это подтверждают.
В ту минуту я не знала, что правильно, а что нет. Справляться с зависимостью очень трудно, а меня вдобавок публично судили за каждое слово. Мне нужно было заботиться и об Алексе. Несмотря на все, я по-прежнему была его мамой и волновалась о том, как моя вовлеченность в жизнь Эми повлияет на него. После фото из Боу душевные метания усилились. Если есть возможность хоть как-то помочь Эми, должна ли я попробовать? Смогу ли я показать свое видение ситуации или сделаю только хуже?
В конце концов одно событие не оставило мне выбора. Вскоре мне вновь позвонили, чтобы сообщить, что мама Блейка Жоржетт пишет для Эми открытое письмо. Не хватало только, чтобы мама Блейка публично обращалась к моей дочери. Тот факт, что она вообще предложила это сделать (если, конечно, предложила), лишь подтверждал, что Жоржетт не знала ни меня, ни Эми, ни наших отношений. Ее письмо так и не опубликовали – вероятно, оно было лишь уловкой, с помощью которой меня пытались вынудить написать свое. И у них получилось.
Но я не писала письмо. Думаю, его создал журналист. Я лишь взглянула на текст перед его печатью в следующее воскресенье. Я обычно ни о чем не жалею, но то письмо ничего не изменило, а только добавило газете читателей. Надо было поверить своей интуиции. Письмо даже не было похоже на мое. И как бы мне ни хотелось вернуть Эми к себе домой, мое состояние не позволило бы – слишком много всего было в ее жизни. Ноша была слишком тяжелой. Тогда мне хотелось одного – чтобы Эми попросила о помощи. Вот текст письма, выпущенного NOTW:
Дорогая Эми,
надеюсь, ты поймешь, для чего я это пишу. Мы недавно разговаривали, но многие люди задумаются: почему я не прибежала к тебе в отель, не схватила тебя в охапку и не увезла к теплой домашней ванне и кипящему куриному супу? Потому что мы с твоим отцом знаем тебя, Эми. Мы хотим помочь тебе, но знаем, что, пока ты не придешь к нам за помощью сама, все старания будут бесплодными.
Этим письмом я хочу убедиться, что ты знаешь: ты всегда можешь обратиться к нам, Эми, и мы бросим все силы на помощь тебе. Все-таки ты по-прежнему моя малышка и всегда ею будешь.
Я очень сильно надеюсь, что ты примешь правильное решение, Эми, и потребуется лишь секунда твоей сильной воли, чтобы принять это решение и вернуться ко мне домой.
Ты никогда не была капризной дочерью, ты была своенравной и целеустремленной – качества, которыми мы с твоим отцом очень гордились. Ты была хорошо воспитана, отличала плохое от хорошего, понимала ценность семьи.
Но ты не желала, чтобы тебя вынуждали что-то делать. Я знаю, что мне нет смысла заставлять тебя, давить на тебя и приказывать тебе. Сделай первый шаг, дорогая. Мне нужен твой звонок – возьми трубку и расскажи, что тебя беспокоит.
Нам с отцом больше ничего не нужно; где бы ты ни была, в чем бы ни нуждалась, мы рядом днем и ночью. Мы ужасно испугались, увидев на прошлой неделе фото с тобой, гуляющей в белье по морозным улицам Лондона на рассвете. Я хотела оказаться на этих снимках и накрыть тебя большим теплым одеялом…
Потому что я знаю – какой бы взрослой и успешной ни стала моя Эми, ей все еще нужна любой ее Ма. Помнишь 14 января этого года, когда твой альбом стал первым в чартах? Помнишь ли, как мы с отцом радовались? Мы плакали от радости.
И не только потому, что радовались твоему успеху и осуществлению твоей детской мечты о пении всем сердцем перед миллионами людей. Но и потому, что вся страна теперь знала, что наша дочь особенная, какой мы всегда ее считали. Столько хорошего случилось с той ночи, дорогая, но бывало и плохое. Блейк, твой муж, не самый любимый для меня человек – ты это знаешь, Эми, но ты выбрала его, и я не стану говорить плохого, чтобы не ранить тебя.
Под моей недавней фразой «Слава богу, Блейк в тюрьме» я имела в виду лишь то, что заключение поможет ЕМУ бросить наркотики и изменить ЕГО жизнь. Это было сказано не из злобы или желания тебя расстроить. Если ваши отношения – это судьба, то они выживут. Я верю, что все в жизни случается не просто так, что у всего есть причина. И если вам суждено быть вместе навсегда, то так тому и быть. Но я хочу, чтобы ты любила настоящего Блейка, Эми. И не из-за жалости к нему или потому что он может достать тебе наркотики. Лишь потому, что ты уважаешь его…
