Когда не будет для нас больше никакой возможности оторваться друг от друга, когда он навеки прилепится ко мне в этом невозможном браке, когда не будет у него способа оторваться от мощного притяжения моей плоти, от этой безжалостной пустоты, когда я смогу засвидетельствовать его небытие моим, когда в его небытии не останется больше тайны, что не поверялась бы моим,

Вот тогда я отдам его Богу, беззащитного и растерзанного, чтобы Он ударом грома заполнил его разом, и тогда я получу супруга, и бога буду держать я в объятьях моих!”

“Господи, я увижу его радость! Я увижу это вместе с Тобой, и я буду причиной сего!”

“Он просил Бога у женщины, и она была способна дать его ему, ибо нет ничего на небе и на земле, что любовь не способна дать!”

Таков ход вещей в ее безумии, которое она спешит высказать, не замечая, что все это уже закончилось, и она сама, навсегда, в одно мгновение

Перенесена туда, где все уже закончилось,

Теперь в мире наступил покой,

Время полночь, — и переполнена уже до краев чаша радости, что Бог дарует всем своим созданиям.

Она говорит, и я в сердце ее целую!

А что же до нашего мореплавателя, которого даже ураган в своем беспорядочном усердии не мог сдержать, когда его пылкий челнок плел нить между двумя мирами,

Он спит под спущенными парусами в самой затерянной из моих бездн

Безбрежным сном Адама и Ноя.

Разве Адам тоже не спал, когда женщина была извлечена из сердца его, и будет справедливо, если он

Уснет и в день брака своего, когда возвратили ему жену его, и он пребывает в полноте счастья.

Где еще отныне место его?

Вовсе не сон, вовсе не сон это, но предвосхищение иного таинства.

Когда чаша его наполнена до краев — а разве не наполнила ее я? — как не опьянится он? Пусть лишь на мгновение, но и этого достало!

Нельзя умереть, хоть единожды не соприкоснувшись с миром иным!

И когда душа его отделилась от тела в поцелуе Пруэз и, бестелесная, слилась с ее душой, кто мог бы утверждать, что он был жив в этот момент?

В какое время и где произошло это, он больше не ведает; нет больше ни “до”, ни “после”, прошлое и будущее равно исчезли. Все, что могло совершиться, свершилось. Одна из составляющих конечности человеческого существа исчезла. Туда, откуда нет возврата.

Родриго, слышишь ли ты все еще голос, который зовет тебя: “Родриго!”?

Знаешь ли ты теперь, что мужчина и женщина могут любить друг друга только в раю?

“Рай, который Бог закрыл для меня, твои объятия вернули мне на миг, о, женщина, ты возвращаешь мне рай лишь с тем, чтобы сообщить, что я вновь изгнан!” “Каждый из твоих поцелуев возвращает мне рай, который, я знаю, запретен для меня”.

“Отныне, где бы ты ни была, там будет сопровождать меня невозможность вырваться из твоего мучительного рая, отчизны моей, пронизывающей меня в каждой частице тела, но на которую утратил я право”.

“О, женщина, ты открыла во мне то, что не могла ты затронуть иначе, чем с закрытыми глазами! И вот она во мне, эта рана, что не могла ты нанести иначе, чем с закрытыми глазами!”

“Ты открываешь мне рай, и ты мешаешь мне остаться в нем. Как могу я пребывать со всем Творением, если ты запрещаешь мне существовать там, где нет тебя?”

“Каждое биение твоего сердца в такт моему вновь обрекает меня на пытку, на это бессилие избежать рая, дарованного тобой, из которого ты вновь изгоняешь меня”.

И в этой боли я вновь обретаю тебя! Через нее я впитываю тебя, как лампада масло,

Масло, от которого зажжется огонь вечный, никогда не дающий света”.

Он говорит, и я в сердце его целую.

Конец Второго Дня

День третий

СЦЕНА I

Церковь Св. Микулаша (Св. Николая) на Мала Страна в Праге, в Богемии, через некоторое время после битвы при Белой Горе. Заходящее солнце зимнего вечера проникает через витражи над входным порталом, окруженным с двух сторон, подобно пучкам света, ангелами и гирляндами труб органа, напоминающими призматические колонны пещеры Фингала[39].

Донья Музыка в длинной меховой шубе молится в центре собора. Полумрак хора[40], где теплится лампада. Вокруг хора, к которому выходят пустые ложи, установлены четыре пьедестала, пока никем не занятые, предназначенные для знаменитых Отцов церкви, что вскоре появятся на сцене. Неплохо, если бы действие сопровождалось неотчетливо звучащей музыкой. Предположим, это органист настраивает свой инструмент, желательно не слишком неприятным образом. Входит святой Николай, ему предшествуют трое детей.

СВЯТОЙ НИКОЛАЙ Завтра — день моего праздника. И уже по велению Божьему на поля, вытоптанные войной, на замки, на руины церквей и монастырей, на разрушенные деревни Ангелы расстелили снежную дорожку для прохода фиолетового Епископа.

И под ней теперь все едины: католики и унылые протестанты, все собрались, все сплотились, даже реки перестали разделяться и течь, все застыло.

Слишком студено снаружи для воинов. Господа обогреваются возле каминов, что растапливают мебелью из ризниц и распиленными статуями святых; теологи спорят, сидя на постоялых дворах,

А бедняки, подобно озябшей птахе, спрятавшейся среди трех листочков падуба,

Потихоньку начинают оживать и надеяться.

“Не все ненастье”, как говорится.

Просыпайтесь, люди добрые! Но не рассчитывайте на меня, если хотите плакаться в ваш суп! Посмотрите–ка лучше на это жгучее солнышко!

Я лажу только с ребятишками, и мой день не зря прожит, если я вложил в их сердца немного суровой радости, пригоршню здорового смеха!

Я отогреваю замерзших, растерев их мордашки снегом. И как зимнее солнце одним махом наполняет светом сто тысяч хижин,

Так и мне стоит только кончиком моей рукавицы поцарапать изморозь на ваших окнах, в одно мгновение святой Николай наступает по всей Германии.

Занимает свое место на предназначенном ему пьедестале.

ДОНЬЯ МУЗЫКА (с глубоким вздохом) О Господи, как здесь чудно, и как я счастлива пребывать с вами. Невозможно больше избежать вас.

Нет больше надобности в словах, стоит только приблизить к вам мое утяжеленное тело и остаться в безмолвии подле вас.

Секрет, что я храню в моем сердце, известен лишь вам. Только нам с вами одним ведомо, что означает дать жизнь. Только с вами я разделяю