Мой ребенок во мне, и мы оба пребываем с вами.

И мы все вместе молимся за этот бедный народ вокруг нас, весь израненный, и раздавленный, и растерянный, чтобы позволил он залечить свои раны и прислушался бы к советам зимы, и снега, и ночи,

Ко всему тому, что было невнятно мне ранее, когда радость приходила ко мне лишь извне — до тех пор, пока не появился этот ребенок во мне.

Пусть гнев и страх, боль и мщение Уступят место обволакивающим дланям снега и ночи. Ах! Снова у меня перед глазами окровавленные головы, выставленные по обе стороны Карлова моста по приказу моего мужа, меж которыми пришлось мне идти!

Входит святой Бонифаций, впереди которого следует коренастый фрисландец с огромной головой, похожей на бычью, и двумя маленькими рожками, растущими посреди рыжих, с завитушками, волос.

СВЯТОЙ БОНИФАЦИЙ А каким иным способом, скажите мне, можно было помешать этому глупому народу отдаться моим германцам? Разве можно было позволить Черному Монаху[41] обосноваться в центре Европы и отравлять воду ее истоков?

Пусть бы сидел с блуждающими огоньками на своих болотах и торфяниках!

Слава Всевышнему! Тем, чем был Пуатье[42] в битве против Магомета, Белая Гора[43] станет теперь в борьбе против еретиков!

Хвала славным капитанам, что, набранные со всего христианского мира, защитили в Праге образ Пречистой Девы!

Их дело сделано, а я, святой Бонифаций, остался при моем, которое будет потяжелее. Ах, непросто быть апостолом германцев, епископом этой паствы, скрытной и замкнутой, этого народа, что находится в состоянии брожения, подобно вину в закрытом сосуде!

Господь не создал их, чтобы быть его руками, или веслом в море, или крылом за его плечами,

Но дабы пасть, попранными, к Его ногам, терпеть утеснения, гонения и преграды со всех сторон, перемешиваться с разношерстными народами и враждебными вероисповеданиями, дабы находиться в беспрестанных трудах, как бесформенная материя в вечном поиске формы, как порыв, бесконечно неудовлетворенный равновесием, и ко всему прочему они еще обожают набивать себе пузо всем, чем только можно!

Меж двух великих рек, одна из которых незримо течет к морю, тогда как другая поворачивает к истоку и к Азии, Существовала бесформенная масса, колеблющаяся и всеядная, без зова к высокому, без призвания, без иной судьбы, кроме этого смешения и медленного, подспудного разрастания.

Народ, приученный не видеть вокруг себя противостоящих натиску его желаний природных границ, но лишь несходство других людей и языков, что не смешиваются с его собственным.

Узнать его можно, лишь заглянув ему в сердце, так как не дадено ему лица.

Это я принес Христа саксонцам, и то, что было начато мной, по–своему закончил Лютер, все переиначив.

Ни об одном святом не сказано, что он должен был появиться, и только Лютер был необходим.

А как бы, скажите мне, могли они долго зреть всего Христа в своем тумане? И разве плоть, евангелизированная вслепую, способна сама вывести нас, подобно оку?

Одним истина, другим угрызения, и беспокойство, и недовольство, и желание.

Я хотел, чтобы существовал народ, близкий к первозданной материи, придавленный к ней, смешавшийся с ней, единственный, созданный для того, чтобы проникнуть в нее, и проникнуться ею,

Народ, не знающий всяческих сухих ограничений, непохожий на закоснелые нации, но такой, который был бы по отношению ко всякой вещи в состоянии неутоленного желания, великий резерв в центре Европы, лишь наполовину устоявшийся, утверждающее отрицание, порыв, что перекрывает, и разом заполняет все, и поддерживает весь ансамбль, человек духовный и не лишенный плоти, тот, в ком слово Господне претворится не в сиюминутном деянии, но обернется долгим обжигом, глубоким вызреванием.

Вот почему сегодня, когда Европа завоевывает землю, чтобы сердца ее хватило на новое тело, Господь и вложил посреди нее это противоречие.

Занимает предназначенное для него место на пьедестале.

ДОНЬЯ МУЗЫКА Сгущаются сумерки, теплится лампада, и я слышу вокруг меня стенания всех этих народов, что ищут примирения в ночи.

Как нужна была ночь, чтобы засветилась лампада, так нужно было все это гигантское потрясение, все это столпотворение вокруг Праги, где больше не на чем остановить взор,

Для того чтобы, едва закрыв глаза, я почувствовала внутри себя моего ребенка, простую маленькую жизнь, что только начинается!

По воле супруга моего и могущественного меча его, лавина, что грозила раздавить Европу,

Была остановлена на полдороге, возле этой хрупкой колонны, над которой высится статуя Девы Марии, и зима расстилает свое покрывало над разрозненными клочками поверженного в хаос христианского мира!

Мой король пришел и остановил этот хаос.

Теперь волей–неволей людям придется принять его тиранию, как они говорят, но я, узнавшая короля раньше их, я знаю, что его власть благая, ведь в его объятиях во мне зародилась эта другая жизнь.

Теперь, когда ограничена для них возможность творить зло, высвободилось плененное благо!

Вместо всего того зла, что они с великими трудами причиняли друг другу, увидят они, Господи, с великим удивлением, что способны подарить великую радость, стоит лишь их попросить об этом!

Посмотрите только, какова может быть власть женского взора или даже такой малости, как голоса, что выводит песнь.

Господи, ты дал мне дар, благодаря которому всем, кто смотрит на меня, вдруг хочется петь, как если бы я тихонечко подсказывала им такт.

Я назначаю им свидание на золотом озере!

Когда больше нельзя сделать ни шагу, чтобы не натолкнуться на преграды и препятствия, когда слово служит лишь для ссор, почему бы тогда не открыть для себя посреди хаоса подаренное нам незримое море?

Тот, кто больше не в силах говорить, пусть поет!

Достаточно одной доброй душе просто начать, как все, помимо своей воли, начинают прислушиваться, и постепенно втягиваются в пение, и начинают петь в унисон.

Над всеми границами мы создадим эту зачарованную республику, где души свободно посещают друг друга на воздушных челнах, коим для балласта достаточно одной слезинки.

Не мы сочиняем музыку, она существует помимо нас, вбирает в себя все, стоит только хорошо прислушаться, по самые уши погрузиться в нее.

Не препятствовать ходу вещей, но ловко вписаться в их благодатное движение.

Король, мой господин, принес в эту страну успокоение и мир, но также супругу свою возлюбленную, и, неузнаваемая, здесь хочу я остаться навсегда, я Музыка, отяжеленная плодом, что я ношу в себе.

Входит святой Дионисий Афинский, которому предшествует Ангел, напоминающий скульптуры Бернини, с большой зеленой пальмовой ветвью на плече.

СВЯТОЙ ДИОНИСИЙ АФИНСКИЙ