Шрифт:
Закладка:
— Вряд ли к этому времени удастся перебросить войска из-под Сталинграда.
Рокоссовский тяжко вздохнул.
— Михаил Сергеевич, это и меня тревожит. А что делать?
— Надо доложить об этом Верховному, — предложил генерал Малинин.
— Едва ли Сталин согласится с нами, — отрывисто бросил Рокоссовский, глядя на оперативную карту. — У него на счету каждый день.
— И всё же нужно поставить в известность Верховного.
— Да, пожалуй, ты прав.
Но к огорчению Рокоссовского, решение вопроса затягивалось. «Принять меры для ускорения переброски войск было поручено НКВД, — вспоминал Рокоссовский. — Сотрудники этого наркомата, рьяно приступившие к выполнению задания, перестарались и произвели на местах такой нажим на железнодорожную администрацию, что та вообще растерялась. И если до этого существовал какой-то график, то теперь от него и следа не осталось. В район сосредоточения стали прибывать перемешанные соединения. Материальная часть артиллерии выгружалась по назначению, а лошади и машины оставались ещё на месте. Были и такие случаи, когда техника выгружалась на одной станции, а войска на другой.
Эшелоны по нескольку дней застревали на станциях и разъездах. Из-за несвоевременной подачи вагонов 169 тыловых учреждений и частей так и оставались под Сталинградом. Снова пришлось обращаться в Ставку...» А тут ещё весь февраль бушевали лютые метели. Рокоссовский предпринимал неимоверные усилия, чтобы войска Центрального фронта начали боевые действия в срок, но не получилось. Оставалось одно — доложить Сталину о создавшейся ситуации, что Константин Константинович и сделал. После некоторых раздумий Верховный согласился с ним.
— Хорошо, товарищ Рокоссовский, мы перенесём сроки начала боевых действий вашему фронту на десять дней, до 25 февраля, — сказал Верховный. — Постарайтесь уложиться в этот срок.
Но и к этому сроку Рокоссовский не имел у себя всех войск. Могли наступать лишь 2-я танковая армия генерала Родина, часть войск 65-й армии генерала Батова, 2-й кавалерийский корпус генерала Крюкова и две лыжно-стрелковые бригады. Скрепя сердце Рокоссовский двинул на врага эти силы. Они сломили сопротивление 2-й танковой армии фашистов и к 6 марта 1943 года продвинулись на 25-60 километров. А кавалеристы генерала Крюкова углубились к Десне у Новгород-Волынского. Однако противник получил подкрепление из-под Ржева и Вязьмы и 12 марта нанёс удар по флангам войск генералов Крюкова и Родина. По приказу Рокоссовского они с боями стали отступать к Севску.
Кое-как удалось остановить продвижение врага. И тут пришёл приказ Ставки направить 21-ю армию в сторону Курска, чтобы не позднее 13 марта она выдвинулась южнее Курска, перехватила магистральное шоссе и начала ускоренное движение в сторону Обояни.
— Без этой армии продолжать наступление мы не сможем... — выругался генерал Рокоссовский.
Позже, связавшись с Генштабом, он узнал от генерала Антонова, что в начале марта немецкие войска атаковали левое крыло Воронежского фронта, и вскоре положение в этом районе осложнилось. 15 марта наши войска оставили Харьков, а через три дня Белгород.
Тогда-то и была брошена против врага 21-я армия. О сложившейся обстановке Рокоссовский доложил в Ставку.
— Товарищ Иванов, докладываю вам, что Центральный фронт до сих пор не имеет тех войск, которые выделила ему Ставка, — сдерживая вдруг охватившее его волнение, сказал Рокоссовский. — Многие войска в пути. Не хватает железнодорожных эшелонов. Снабжение войск всем необходимым, а главное боеприпасами, ещё не отлажено. Что же касается немцев, то они всё время усиливают свои войска новыми подкреплениями, особенно танками и авиацией. А тут ещё Ставка взяла 21-ю армию. Как же мне наступать?..
Какое-то время Верховный молчал, потом резко бросил в трубку:
— Мы вам, товарищ Костин, сообщим наше решение.
В ледяном голосе Сталина Рокоссовский уловил недовольство и теперь в ожидании звонка из Ставки размышлял, чем это вызвано: то ли Верховного вывел из себя его звонок, то ли кто-то другой озадачил вождя. Рокоссовский нервно ходил по комнате, теряясь в догадках, когда ему позвонит Верховный.
Но позвонил заместитель начальника Генерального штаба генерал Антонов. И того, о чём он сказал, Рокоссовский совсем не ждал, он даже был слегка разочарован.
— Товарищ Костин, — услышал он в телефонной трубке далёкий голос генерала Антонова, — вам приказано прекратить наступление на Орёл, а с 21 марта войскам Центрального фронта перейти к обороне на рубеже Городише—Троена—Литиж—Коренево, образовав вместе с войсками Брянского фронта северный фас Курского выступа... Всё ясно? — спросил в заключение Антонов.
— Да, но я никак не ожидал такого решения Ставки, — признался Константин Константинович. — Считал, что мне дадут одну-две армии из резерва Ставки, и я мог бы продолжить наступление...
— Предстоят события, о которых вы узнаете позже, — прервал его Антонов.
Положив трубку на аппарат, Рокоссовский резко обернулся на шум — в комнату вошёл начальник штаба генерал Малинин.
— Был звонок из Москвы? — спросил он, заметив на лице командующего некоторую растерянность.
— Да, — веско обронил Рокоссовский. На его лице появилась натянутая улыбка, но она тут же исчезла. — Нам приказано перейти к обороне... — И Рокоссовский изложил Малинину то, о чём ему сообщил заместитель начальника Генштаба Антонов.
— Я понял так, что с войсками Брянского фронта мы образуем северный фас Курского выступа? — уточнил Малинин.
— Оно самое, — подтвердил Рокоссовский и показал на оперативной карте рубежи обороны, занимаемой войсками Центрального фронта. — Я сейчас подготовлю приказ о передислокации войск, а ты, Михаил Сергеевич, переговори по телефону с командармами. Помни, что к 21 марта мы должны перейти к обороне на указанных Генштабом рубежах. Сам понимаешь, времени у нас в обрез.
Стабилизировалась обстановка и на Воронежском фронте, о чём генерал Ватутин сообщил Рокоссовскому поздно вечером, позвонив ему по ВЧ.
— Мне приказано перейти к обороне, хотя
