вы скажете, что он прав в своей гордости». «Но не забудьте, что расточительность Перикла ложится тяжестью на плечи ваших союзников», – заметил Каллистрат. Собеседники повернули голову к Каллистрату и недовольно промолчали: им, афинским гражданам, чужды были интересы союзников. Беседа прекратилась, собеседники стали расходиться, а Каллистрат пошел в ближайшую к агоре баню взять освежающую ванну. По дороге туда он купил себе немного хлеба, сыру и оливок; как все греки, Каллистрат был неприхотлив, и этих продуктов было ему достаточно, чтобы утолить голод.

III

Каллистрат отыскал в суде своего знакомого, присяжного Клеомена, сына Ксантиппа, и расспросил его, как поступить с делами; тот провел его к председателю суда, к архонту афинскому. Каллистрат объяснил, что союзный город Абдера прислал с ним несколько судебных дел для утверждения их афинской гелиеей, и, кроме того, он привез с собою жалобу жителей на слишком высокую для них раскладку союзных денег. Архонт велел секретарю достать последнее постановление по этому поводу; тот вынул мраморную дощечку, украшенную в заголовке выпуклым изображением Афины-Паллады (афиняне любили изящество даже в мелочах); на ней была сделана роспись союзных доходов; сделав справку, архонт велел секретарю все представленные дела записать очередными. Каллистрат просил поторопиться с судебным разбирательством, так как ему придется проживаться зря в чужом городе. На это архонт с тонкою улыбкою заметил, что благо отечества требует жертв, и утешил его тем, что зато на днях ему придется быть свидетелем великого Элевсинского праздника.

Клеомен предложил Каллистрату гостеприимство в своем доме, и они вместе вышли из здания суда.

Отдохнувши у радушного Клеомена, Каллистрат вместе с ним вышел побродить по Афинам. Они прошли в загородную академию, а оттуда направились к кладбищу, лежавшему в квартале Керамик. На этом кладбище афиняне хоронили преимущественно бедняков, но здесь же были похоронены воины, павшие в бою, и люди, оказавшие государству какую-либо услугу. Под стройными кипарисами здесь возвышалось множество простых надгробных камней; среди них выделялись красивые статуи; воинственные позы фигур в бронзовых шлемах и со щитами в руках напоминали о поле брани, о мужестве павших; казалось, под этими портиками, среди белых колонн, увенчанных изящными вазами, еще витал вечно юный дух благородного Мильтиада, достойного гражданина Кимона и других доблестных мужей. Клеомен обратил внимание Каллистрата на красоту надгробных памятников; на другом кладбище, где хоронились обычно богатые граждане и гражданки, по его словам, находилось еще большее число очень красивых памятников с лепными фигурами, которые изображали сцены из обыденной семейной жизни; над многими из них трудились лучшие ваятели, и они отличались тонкостью художественной работы.

Вдруг до слуха гуляющих долетели звуки флейты; они обогнули колоннаду маленького храма и увидели расположившуюся вокруг памятника группу родственников умершего; один из них, держа в руках лиру, извлекал из нее жалобные звуки; молодая афинянка, вероятно, жена умершего, в темном покрывале, держа в руках широкую ленту и зеленые венки, стала прикреплять их к памятнику; седой старик, отвернув край темного плаща, сделал возлияние на могилу из высокого кувшина, протянул руку по направлению могилы и начал разговаривать с умершим; он рассказывал ему о домашних делах и просил его умилостивить богов, чтобы они даровали им во всем удачу. В этих разговорах с умершим и в заботах о его могиле греки выражали свое горе; сильные же проявления скорби, как плач и слезы, они сдерживали. Смерть, как и везде у всех народов, страшила их; но страшнее самой смерти они считали непогребение тела; душа непогребенного блуждала, не имея спокойствия, и не могла, как душа схороненного, иметь общение с богами и умилостивлять их за людей; не схоронить умершего было величайшим несчастием для греков.

IV

Не очень плодородна почва Аттики и не балует тружеников-земледельцев: она требует от них много работы, но в некоторых местах она все же благодатна. Летом золотистым морем раскидываются пышные нивы по сторонам «священной дороги» в Элевсин[28]; горячее южное солнце из бездонной синевы небес заливает потоком своих лучей эту житницу Аттики в голубой рамке моря. Под живительным светом солнца к осени зазолотятся в Аттике сочные гроздья винограда, покраснеют гранаты, разбухнут в своей спелости мягкие плоды смоковницы, и благодарностью к богам наполнятся сердца поселян. Солнечный великий Зевс и мать-природа Деметра с прекрасным юношей Дионисом – вот те высшие силы, которые отразились так красиво в видимом человеку мире. Но в невидимом мире, у богов, совершается своя жизнь, и происходят события не только радостные, но и печальные, эта печаль тоже найдет свой образ, свое отражение на земле: наступит осень, поля обнажатся, и зерно, брошенное в землю, всю зиму пролежит в темном заключении, ничем не подавая признаков жизни; будто дуновение смерти пронеслось в природе, пока весенний солнечный луч опять призовет на землю возрождение жизни и разольет ликование в природе. Но отчего же была смерть зерна? Отчего вообще существует смерть? И откуда этот поток жизни весною? Все это только видимые отражения событий в мире богов: благодетельные боги земного плодородия к осени скрываются в подземном мире. Когда светлый бог Дионис скрывается в преисподней, на земле наступает зимняя пора, вся растительность погибает. Но всемогущий Зевс воскресит растерзанного бога Диониса (или Вакха), и снова на земле все возродится, и природа вместе с богиней Деметрой будет ликовать.

Так верили почти на всем Востоке. Греки к этому мифу о Деметре присоединили еще рассказ о похищении Прозерпины: у Деметры отнимают ее дочь Прозерпину (или Персефону), цвет весенний; ее похищает бог смерти Аид и увлекает в свой подземный мир; мать-земля в неутешном горе перестает производить, и природа замирает. Но Зевс сумеет снова вызвать жизнь, он позволит Прозерпине вернуться на землю и проводить часть года на ней. В своих исканиях дочери богиня Деметра заходит в Элевсин и обучает здесь людей земледелию. Так верили в Аттике; с течением времени к этим верованиям присоединились еще местные религиозные воззрения.

В то время в Афинах очень было распространено учение так называемых орфиков (это название произошло от имени певца Орфея, который, по преданию, написал священные книги орфиков); они верили в переселение душ и считали, что душа человека, в наказание за совершенные проступки в прошедшей жизни, подвергается заточению в теле, а истинная жизнь начинается только за гробом. Кто страшился участи души за гробом, искал помощи богов, умилостивлял их жертвами и участвовал в религиозных таинствах. Элевсинские празднества, с одной стороны, представляли поклонение богине Деметре и богу Дионису, с другой стороны, эти торжества отчасти являлись очистительными церемониями орфиков.

Каллистрату пришлось быть в Афинах около нашего