Шрифт:
Закладка:
В начале декабря 1905 года в петербургской газете «Наша жизнь» был опубликован очерк Куприна «События в Севастополе», где рассказывалось о жестоком подавлении бунта на крейсере «Очаков». Картину расстрела корабля Куприн наблюдал с Приморского бульвара. Он описывал, как слышал «вопли живого горящего тела», «треск лопающейся от жара брони», как с берега и с других судов тянулись «мертвенные лучи прожекторов, направленные на костер на черной воде». По спасающимся вплавь людям шла стрельба, карабкающихся на берег матросов приканчивали прикладами…
Правда, впоследствии Куприн признавал, что немного сгустил краски. Некоторые исследователи сегодня подтверждают, что, судя по документам и свидетельствам, на самом деле никакого бешеного расстрела «Очакова» не было. Невозможно предположить, чтобы командование Черноморским флотом ставило задачу уничтожить собственный новейший крейсер. Задача была иной – заставить мятежников прекратить огонь и спустить флаг. Согласно официальным отчетам, по крейсеру было сделано всего шесть залпов. Документы показывают, что огонь велся, прежде всего, орудиями малого калибра с тем, чтобы не пробить броневой пояс «Очакова».
Тем не менее, чувства Куприна, ставшего свидетелем расправы, можно было понять, и в своей статье он обвинил командующего Черноморским флотом вице-адмирала Чухнина в кровавой расправе над матросами. Публикация не осталась незамеченной: Чухнин отдал приказ о немедленной высылке Куприна из Севастопольского округа. Одновременно он возбудил против писателя судебное преследование. После допроса у судебного следователя Куприну разрешили выехать в Петербург.
Дело Чухнина против Куприна длилось долго и завершилось в апреле 1908 года слушанием в петербургском окружном суде. К тому времени Чухнина уже не было в живых. Писателя официально обвиняли в «распространении заведомо ложных слухов» о деятельности Чухнина. Вместе с писателем к суду привлекли бывшего редактора «Нашей жизни» и издателя профессора Ходского. По ходатайству прокурора допрос свидетелей проходил при закрытых дверях.
Постановлением суда Ходского приговорили к штрафу в 25 руб лей (или пять суток ареста), а Куприна – к штрафу в 50 рублей (или десять суток ареста). Любопытно, как дальше развивались события, о которых Куприн, как отмечают исследователи, даже и не догадывался.
Писатель в это время жил в Гатчине, и тамошний дворцовый комендант отправил секретную бумагу петербургскому губернатору, в которой говорилось о политической неблагонадежности Куприна, а потому просил запретить ему проживание в Гатчине, имевшей статус царской резиденции. Столичный губернатор, получив это послание, стал ходатайствовать перед департаментом полиции о воспрещении Куприну проживать не только в Гатчине, но и в некоторых уездах Петербургской губернии.
Переписка между инстанциями продолжалась до начала сентября 1908 года, когда Особое совещание по государственной охране решило прекратить «дело Куприна» за отсутствием улик. Правда, на жизни Куприна эти «закулисные интриги» мало отражались: он в это время был в зените своей славы и популярности…
Кулачная расправа в Александровском лицее
Громкий скандал разразился 19 октября 1906 года в Александровском лицее на Каменноостровском проспекте. Никогда еще в стенах этого учреждения, славного своими выдающимися выпускниками и легендарными традициями, не происходило столь позорной сцены – грубой кулачной расправы над лицеистом-вольнодумцем, дерзнувшим, наперекор всем, открыто заявить свою общественную позицию.
В тот день, по давней традиции, торжественно отмечался день основания этого знаменитого учебного заведения – продолжателя Царскосельского лицея. Как всегда, на праздничный банкет собрались лицеисты разных выпусков. Звучали тосты за государя императора и царствующую династию, за директоров и профессоров лицея. Все бы шло и дальше по накатанной колее, если бы не одно чрезвычайное событие…
После официальных здравиц бокал поднял лицеист 56-го курса камер-юнкер Петр Петрович Сабуров. Обратившись к собравшимся, он провозгласил тост за лицеистов – депутатов первой Государственной думы, распущенной три месяца назад царем. Если быть точным, тост прозвучал следующим образом: «Товарищи, выпьем за здоровье бывших членов нашего первого русского парламента: лицеистов 47-го курса – Андреева и 52-го курса – Пустошкина и за славных профессоров Муромцева и Кареева. Ура!»
После этих слов в зале на какое-то мгновение воцарилась мертвая тишина, а затем со всех сторон послышались неистовые крики: «Вон!», «Выкиньте его отсюда!». Ничего удивительного: первая Государственная дума, отличавшаяся либеральными настроениями, была ненавистна большинству присутствовавших – представителей чиновничества и высшего света. Особенную их неприязнь вызывала личность Сергея Андреевича Муромцева – председателя первой Государственной думы и одного из зачинщиков знаменитого «выборгского воззвания», в котором бывшие депутаты призывали всех граждан России «стоять крепко за попранные права народного представительства».
Одним словом, бывшего лицеиста Петра Сабурова, неугодного большинству собравшихся «благовоспитанных господ в раззолоченных мундирах» и имевшего за собой «вину» не разделять их политические взгляды, подвергли публичному остракизму и вытолкали взашей. Особенно усердствовал министр финансов Коковцев. «Идейные противники» сорвали с вольнодумца лицейский значок и выпроводили вон, по дороге «угостив» изрядной долей тумаков. Особенно отличился один офицер гвардейского кавалерийского полка. Он наносил удары, пока Сабурова держали его «товарищи», не только не препятствовавшие расправе, но и бешено рукоплескавшие ей. Оставшиеся на торжестве весело пировали, а молодежь качала наиболее отличившихся при изгнании «отщепенца».
Происшествие в Александровском лицее вызвало бурный общественный резонанс. Публика возмущалась жестокой расправой с инакомыслящим в стенах заведения, служившего в прежние времена очагом свободолюбия. Как отмечал в своем комментарии обозреватель «Биржевых ведомостей», есть два лицея: один – «школа борцов за идеалы гуманизма, подарившая нам Пушкина, Дельвига, декабристов, Салтыкова», другой – рассадник «государственных младенцев», питомник высшей бюрократии.
«Как думают г. Коковцев и его присные: если бы вдруг ожили и присутствовали на лицейской годовщине великие лицеисты первого выпуска, они аплодировали бы изгнанию Сабурова или удалились бы вместе с ним? – вопрошал автор «Биржевки». – Если бы дух Пушкина мог наблюдать скандальную сцену 19 октября, порадовался бы он ей или отрекся бы от всякой солидарности с теперешними поколениями лицеистов?»
Впрочем, Сабуров продолжал расплачиваться за свой смелый поступок. На следующий день после инцидента не успокоившийся министр финансов Коковцев предложил уволить «крамольника» с государственной службы. Напомним, Сабуров, кроме того, что был камер-юнкером, служил при МИДе и государственной канцелярии. В тот же день отец вольнодумца, являвшийся членом Госсовета и принадлежавший при этом к его наиболее реакционной части, имел объяснение в «подлежащих инстанциях», где ему заявили, что его сын должен немедленно подать в отставку во всех учреждениях, где он числится.
Между тем «виновник» скандала в одночасье стал героем дня: он получил массу сочувственных писем и телеграмм, причем даже от лиц, принадлежавших к умеренным партиям. Некоторые лицеисты, проявившие позорное малодушие при расправе, теперь высказывали ему свою поддержку. А непримиримые лицеисты уже составили прошение на Высочайшее имя с требованием лишить Сабурова придворного звания.
