процессе, названном современниками «Выборгским», страстную речь произнес бывший депутат Кокошкин. «Мы хотели способствовать тому, чтобы Россия сделалась страной свободной, правовым государством, где право было бы поставлено выше всего, где праву подчинены были бы все, от высшего представителя власти до последнего гражданина, – заявил он. – Мы хотели сделать Россию страной счастливой и процветающей. Мы знали, что для этого путь только один – поднять благосостояние низших, трудящихся классов населения. Мы хотели сделать Россию страной сильной и могущественной единством, не внешним насильственным единством, а единством внутренней организации, которое совместимо с разнообразием местных условий с разными особенностями всех народностей, ее населяющих». По его мнению, «Выборгское воззвание» представляло собой «средство защиты конституции в исключительных случаях и находится в полном соответствии с духом конституционного строя».

Как мы уже говорили, спустя несколько месяцев, в мае 1908 года, петербургские «Кресты» приняли необычных арестантов – бывших думцев, участников «Выборгского воззвания». Они приехали к воротам тюрьмы сами, без сопровождения полиции, принеся с собой по несколько чемоданов и пакетов с вещами и книгами. Без сомнения, подобное решение было показательным политическим актом. Власть, наказавшая своих противников за непослушание, тем не менее подчеркивала свое доверие к тем своим «оппонентам», которые, в отличие от радикалов-экстремистов, отстаивали свои взгляды мирным путем. «Борцы за народное представительство» показывали, в свою очередь, что равенство перед законом, за которое они выступают, является правилом для всех, в том числе и для них самих.

Публичный остракизм

Для некоторых депутатов, подписавших «Выборгское воззвание», его последствия не закончились кратковременной тюремной отсидкой. Монархически настроенное дворянство подвергло депутатов-дворян, подписавших воззвание, публичному остракизму. Особенно отличились московские дворяне, а вслед за ними – и петербургские. В январе 1911 года на заседании петербургского губернского дворянского собрания под председательством светлейшего князя Салтыкова стоял вопрос об исключении из столичного дворянства двух виднейших общественных деятелей – В.Д. Набокова (отца писателя) и Е.И. Кедрина.

Запрос инициировали еще в январе 1908 года одиннадцать дворян, посчитавшие, что подписание «Выборгского воззвания» несовместимо с достоинством дворянского звания, а потому просили рассмотреть этот вопрос в общем губернском дворянском собрании. Прения начались заявлением бывшего петербургского губернатора А.Д. Зиновьева. Осуждая поступок Набокова и Кедрина, он предлагал не возбуждать этого вопроса, так как ранее состоялось постановление суда, которым их уже и так исключили из дворян С.-Петербургской губернии. Правда, это постановление касалось только «активного исключения», то есть за ними оставалось право приходить в собрание, вносить предложения, но они не могли участвовать в постановлениях и баллотировке. То есть теперь речь шла о том, чтобы Набоков и Кедрин вообще не могли попасть в дворянское собрание.

Зиновьев предостерегал, что своим постановлением дворянство поставит себя в неловкое положение и ударит просто по пустому месту. Однако другие ораторы не разделяли его умеренной точки зрения и заявляли, что необходимо отрешить Набокова и Кедрина даже от «пассивного вмешательства». Мол, они вовлекли людей в грех, сами почти не пострадали и достойны общественного порицания. Некоторые ораторы, правда, высказывали опасения, что при баллотировке нужно иметь две трети голосов. А вдруг их не будет? Тогда грозит скандал, раскол, распря!

Большинство выступило за закрытое голосование. За исключение Набокова проголосовал 91 человек (против – 36), Кедрина – 87 (против 40). Таким образом, Набоков и Кедрин оказались исключенными из собрания петербургского дворянства. Всем было совершенно понятно, что какими бы словами это решение ни прикрывалось, речь шла о политической расправе, а наиболее дальновидные представители дворянства понимали, что оно бросает тень на репутацию столичного дворянства.

Кедрин и Набоков не выражали особенного сожаления по поводу своего исключения. Набоков публично заявил, что в основе принятого решения – не что иное, как «недостойное чувство мелкой мстительности и партийности», а Кедрин подчеркивал, что не испытывает особенного уважения к участникам состоявшего губернского дворянского собрания, которых он назвал «дворянами-чиновниками». По его словам, решение собрания не удивительно, поскольку оно состоит «почти исключительно из чиновников, бюрократов малых и больших ступеней. Если бы собрание состояло только из дворян, мы не были бы исключены».

«По закону бить не разрешается!»

«Правовой нигилизм», о необходимости преодоления которого говорят сегодня на самых вершинах власти, увы, родился не сегодня и не вчера. К сожалению, давней традицией российского государства является неуважение закона со стороны самих его охранителей – стражей порядка. Облеченные хотя бы незначительной властью, они нередко наслаждались своей вседозволенностью.

Именно с такой ситуацией полицейского беззакония столкнулся в конце апреля 1908 года депутат Государственной думы от партии октябристов Годнев. В тот день около одиннадцати часов утра он вместе с депутатом Шингаревым, известным политиком кадетской партии, ехал по Калашниковскому проспекту (ныне проспект Бакунина), направляясь в Таврический дворец.

На одной из улиц внимание депутатов привлек стоявший на посту городовой, творивший кулачную расправу над каким-то мастеровым. Желая прекратить безобразие, Годнев тотчас же соскочил с пролетки, подошел к городовому и заявил, что «по закону бить не разрешается».

– А ты кто такой? Почему вмешиваешься? – недовольно спросил городовой.

– Я член Государственной думы, а вот и мой билет, – спокойно отвечал депутат.

– Ладно уж, пожалуйте в участок, – грозно велел страж порядка.

Годневу пришлось подчиниться, тем более что намерения городового были весьма угрожающими. Правда, в Рождественском участке Годнева после предъявления депутатского удостоверения сразу же отпустили. Явившись в парламент, он пожаловался на самоуправство городового председателю Думы Хомякову. Тот поговорил по этому поводу с премьером Столыпиным, который остался чрезвычайно недоволен происшествием.

На следующий день вопрос о поведении городового попал в повестку дня Государственной думы. Сначала в министерском павильоне прошла приватная беседа по поводу инцидента с участием замминистра внутренних дел, полицмейстера Мараки и других высокопоставленных лиц. Затем Годнев поднялся на думскую трибуну.

– Я совершенно удовлетворен извинением, принесенным мне лично полицмейстером. Я потому придал этому инциденту значение, что он имеет общественный характер. Такие вещи в столице недопустимы!

Затем выступил полицмейстер Мараки:

– Я считаю своим нравственным долгом извиниться перед депутатом за причиненную ему совершенно незаслуженную неприятность. Мы не можем допустить, чтобы такие полицейские чины оставались на службе.

Правда, Годнев пояснил, что вовсе не желает отомстить городовому, а хочет принципиального осуждения самоуправства. Чем же закончилась эта история? Полицмейстер Мараки собрал городовых и демонстративно поругал провинившегося стража порядка, дабы другим неповадно было. Увольнять его не стали, а только подвергли демонстративному взысканию.

Что ж, ситуация с Годневым стара как мир и как две капли воды похожа на сегодняшний день. Хорошо, что перед народным избранником извинились, дабы он не поднимал шума. А если бы на его месте оказался человек без депутатской