Чесноков своим новым шестиэтажным громадным домом буквально загородил Малую Пушкарскую улицу. Она и так была довольно узкой, но два извозчика могли на ней свободно разъехаться. «Теперь же вместо улицы получился узенький проход, в котором с трудом разойдутся два пешехода, – сетовал очевидец. – И что здесь делал технический надзор, разрешая эту явно незаконную постройку?»

Современники возмущались безнаказанностью домовладельцев, которые и не пытались скрывать, что занимаются самозахватом городской земли. Все об этом знали и говорили, а некоторые даже нахваливали «находчивость» и «хозяйственность» домовладельцев. «Случаи захвата принадлежащей городу земли – явление слишком обычное для обывательского глаза, – писала одна из газет. – Редкий домовладелец не воспользуется возможностью хоть на аршин да выдвинуть постройку за пределы своего участка».

Впрочем, если Чесноков только сузил улицу, то домовладельцы Головины так расширили свой участок, что перегородили забором Съезжинский переулок. В своем доме на углу переулка и Малого проспекта они открыли чайную, а загороженный участок переулка превратили в двор для извозчиков.

После того как прошло некоторое время и ни с чьей стороны не поступило никаких протестов, Головины расширили свои владения, переставив забор и захватив еще часть переулка. И опять – полная безнаказанность. «Почему-то молчит городской участковый архитектор, члены управы и другие лица, которые должны блюсти городское хозяйство!» – возмущался обозреватель «Петербургской газеты». Однако возникало впечатление, что на эти протесты никто не обращал внимания…

Пассаж над Фонтанкой

Проблема отсутствия свободной земли в центре Петербурга, с которой сталкиваются нынешние инвесторы, как в капле воды отражает ситуацию, в которой Петербург оказался век назад. Тогда предприимчивые коммерсанты, желая разместить свои торговые заведения в самых фешенебельных местах столицы, пытались проявить просто чудеса изворотливости. Иногда это им удавалось, но чаще всего они получали отпор от защитников «старого Петербурга». Ведь именно тогда, в начале ХХ века, Петербург переживал первую серьезную битву за сохранение своего исторического облика. Ту битву, которая с переменным успехом продолжается больше века, а сегодня, как никогда, разгорелась с новой силой.

Нам уже приходилось рассказывать, как в 1913 году некий коммерсант выступил с ходатайством перед Городской управой о разрешении соорудить «надводные магазины» по обеим сторонам Аничкова моста. Возможно, деньги коммерсанта смогли бы уладить этот вопрос, но на защиту жемчужины Невского проспекта грудью встал архитектор Александр Павлович Максимов. Будучи старшим архитектором Городской управы, он выступил против чужеродного вторжения в исторический ансамбль Невского проспекта. И сумел отстоять свою точку зрения.

Впрочем, как оказывается, этот эпизод не был единственным в «битве» за Аничков мост. Еще в 1907 году в городскую печать просочилась информация о планах устройства грандиозного «надводного пассажа». Его хотели возвести над Фонтанкой, перекрыв реку неким мостом-платформой на протяжении от Аничкова моста до Итальянской улицы. Эта надстройка над рекой не должна была мешать оживленному движению «речных трамваев» и барок с дровами, углем и строительным материалом. Предполагалось, что весь речной транспорт будет свободно и беспрепятственно проходить под торговым комплексом.

На образовавшейся «надводной» территории предполагалось соорудить двухэтажное стеклянное здание с железным каркасом – «самой изысканной архитектуры». Нижний этаж отводился под торговые ряды (пассаж), а верхний – для постоянного торгово-промышленного выставочного зала. При этом здание предполагалось строить не вплотную к Аничкову мосту, а на расстоянии нескольких саженей от него. Промежуточную территорию рассчитывали использовать для цветников и фонтанов.

Автор замысла нового пассажа П.Л. Шикульский заявлял, что этот проект в случае осуществления сыграет важную роль в промышленной жизни столицы. Да и городские власти высказывали заинтересованность, ведь по истечении определенного количества лет здание пассажа над Фонтанкой должно было перейти в собственность города. Одним словом, желающие стать «инвесторами» в строительстве «надводного пассажа» сразу же появились. По имевшимся у «Петербургского листка» сведениям, проектом заинтересовались многие столичные финансисты, выражавшие согласие вложить в него свои средства. «Так что с этой стороны препятствия, вероятно, не встретятся, – отмечал обозреватель „Петербургского листка“. – Иное дело – чисто техническая сторона предприятия».

Однако факт остается фактом: в итоге Аничков мост не оказался обезображенным ни пассажем над Фонтанкой, ни галереями с «надводными магазинами». Что ж, остается лишь благодарить наших предшественников, сумевших предпочесть сохранение исторического облика Петербурга коммерческой выгоде. Интересно, а как потомки, спустя хотя бы полвека, оценят нас, взирая на те, порой весьма монстрообразные торговые комплексы, что выросли в самом сердце исторического Петербурга?..

Кому помешала часовня у ковша?

Принято считать, что осквернение церковных святынь – атрибут исключительно советского периода петроградско-ленинградской истории Северной столицы. Но тем не менее подобные случаи происходили и ранее, только, конечно, они не носили характера государственной политики. Речь, скорее, шла об элементарной бесхозяйственности при попустительстве духовенства и «отцов города». Ярким примером стала история с часовней у ковша.

Ковшом в XIX веке именовалось место, которое ныне носит название Водопроводного переулка, идущего от Шпалерной улицы напротив Таврического дворца к набережной Робеспьера. Когда-то давно к дворцу от Невы вел «гаванец», или ковш, служивший для захода малых судов прямо к парадному въезду во дворец. Даже когда в середине XIX века «гаванец» засыпали, и на его территории Петербургское общество водопроводов соорудило первую в Петербурге водонапорную башню, местность продолжала по традиции именоваться «ковшом».

Берег Невы у ковша считался сенной биржей Петербурга. Здесь каждый день до конца навигации стояло до сотни барок, груженных сеном и соломой. Место было очень оживленным: с утра до вечера тут стоял шум от говора сотен людей и грохота телег.

В середине XIX века на сенной бирже у ковша случился сильный пожар, уничтоживший почти все стоявшие у берега барки с соломой и сеном. Пожар удалось потушить 26 июля, в день Тихвинской иконы Божьей Матери. Местное купечество увидело в этом знак свыше и решило ознаменовать памятный день избавления от огня сооружением часовни. Вскоре на собранные деньги у самого берега ковша, представлявшего тогда еще обширную выемку у Водопроводного переулка, построили небольшую деревянную часовню, куда и поставили икону Тихвинской Божьей Матери.

С тех пор эта часовня долгие годы служила святыней для купцов-«сенников». В дни начала работы и закрытия сенной биржи купцы приходили в часовню, истово молились на икону и опускали в ящик для пожертвований монету «от избытка своего». Каждый год в день Тихвинской иконы Божьей Матери, в память избавления от пожара, у часовни совершалось благодарственное молебствие, заканчивавшееся крестным ходом вокруг площади и окроплением барок святой водой. Так продолжалось около полувека.

В конце первого десятилетия ХХ века, в связи с охватывавшими Петербург почти каждый год эпидемиями холеры, сенную биржу на берегу Невы закрыли. Жизнь у ковша замерла и заглохла, а часовня осиротела.