Шрифт:
Закладка:
Я смотрю на Ника, но он смотрит в ночь. Вопрос без ответа повис в густом осеннем воздухе.
КОНСЬЕРЖКА
Будка
Я наблюдаю за террасой на крыше со своего укрытия во дворе. Несколько минут назад включился свет. Теперь я вижу, как кто-то подходит вплотную к перилам. Я улавливаю звук голоса, мелодию разливающейся музыки. Такой резкий контраст со звуками, что доносятся с соседних улиц, – воем полицейских сирен. Я только что услышала по радио: сегодня вечером беспорядки снова усилились. Но те, кто был там, наверху, вряд ли об этом переживали, если вообще знали.
На самом деле, радио – это его подарок. И всего несколько недель назад я тоже наблюдала, как он там, на террасе, на крыше курил сигарету с женой алкоголика с первого этажа.
Когда фигура рядом с перилами поворачивается, я узнаю в ней ее – девушку, живущую в его квартире. Каким-то образом она проникла в пентхаус. Ее пригласили? Конечно нет. Но ее не смутило заявиться без приглашения.
За пару дней она получила доступ в те части дома, куда я никогда не входила, хоть и проработала здесь столько лет. Но это неудивительно. Я, конечно, не одна их них. За все время, что я здесь работаю, я могу вспомнить разве только, как великий Жак Менье дважды взглянул на меня и один раз заговорил. Но, конечно, для такого мужчины как он, я едва ли сойду за человека. Я – нечто еле заметное.
Но эта девушка тоже изгой. Такая же, как и я, а может и еще больше. И, видимо, так же склонна карабкаться наверх, как и ее брат. Втирается ли она в доверие так же, как он? Понимает ли она на самом деле, во что ввязалась? Думаю, что нет.
Я вижу, как сзади к ней подходит еще один человек. Это молодой мужчина со второго этажа. У меня перехватывает дыхание. Она действительно стоит очень близко к перилам. Остается надеяться, что она знает, что делает. Взобраться так высоко, так быстро: только потом придется падать.
НИК
Второй этаж
Разговор с Джесс пробудил воспоминания. Суматоха, переезды, бесконечные игры в покер старой потрепанной колодой карт, распитие теплого пива из банок. Мы несли ерунду, а порой говорили о серьезных вещах – часто смешивая одно с другим. Нечто стоящее. Принадлежащее мне одному. Нечто, чего не купить за деньги. Вот почему я ухватился за шанс воссоединиться с Беном несмотря ни на что. Уже не в первый раз я мечтаю вернуться туда, к этой невинности.
Я осекся. Я видел все в розовых очках. Но не все было таким невинным, разве нет?
Не тогда ли в берлинском ночном клубе у нашего приятеля Гая чуть не случился передоз и он чуть не захлебнулся?
Не тогда ли нам пришлось дать взятку венгерскому железнодорожнику, потому что срок действия наших билетов истек и он пригрозил высадить нас посреди леса?
Не тогда ли в глухом переулке в Загребе банда чуть не перерезала нам глотки, забрав все наши наличные?
Только не в Амстердаме.
Теперь я наблюдаю за Джесс, пока она затягивается сигаретой. Я помню Бен рассказывал мне о ней в пражской пивной: «Моя сводная сестра Джесс… Именно она обнаружила маму. Она была всего лишь ребенком. Дверь в спальню была заперта, но я научил ее открывать замок проволокой. Восьмилетний ребенок никогда не должен был видеть ничего подобного. Это… черт… – я помню, как его голос немного дрогнул, – меня гложет, что меня не было рядом».
Интересно, что бы это сделало с тобой. Я изучаю Джесс, вспоминаю, как нашел ее вчера, она как раз собиралась прихватить с собой бутылку вина. Или как она появилась в этой квартире без приглашения. В ней что-то есть, что-то безрассудное, опасное – такое чувство, что она может устроить все что угодно. Непредсказуемая. И, учитывая сегодняшнюю утреннюю вылазку, у нее явно какие-то проблемы с полицией.
– А я никогда не была за пределами Великобритании, – внезапно произносит она. – Кроме этого места, конечно. И видишь, как все здорово складывается.
Я пристально смотрю на нее.
– Что… ты впервые за границей?
– Да. – Она пожимает плечами. – Раньше у меня не было надобности куда-то ехать. И денег. Итак… Амстердам, он какой?
Я возвращаюсь к воспоминаниям. Вонь каналов в августовскую жару. Компания из четырех парней, мы прямиком отправились в район красных фонарей. Он называется де Валлен. Неоновое сияние окон: оранжевое, розовое, цвета фуксии. Девушки в нижнем белье, прижимающиеся к стеклу, дают понять, что готовы показать больше тем, кто готов заплатить. А потом вывеска: «Секс-шоу в подвале».
Парни воодушевились, и, конечно, они пошли. Нам ведь было по восемнадцать лет.
Спустились вниз по туннелю, вниз по какой-то лестнице. Блеклый свет. Маленькая комната. Запах застарелого пота, застоявшегося сигаретного дыма. Дышать становилось все труднее, как будто воздух становился все разреженнее, а стены теснее. Открывается дверь.
– Я не могу этого сделать, – внезапно говорю я.
Остальные смотрели на меня, словно я совсем спятил.
– Но ради этого и едут в Амстердам, – сказал Гарри. – Немного развлекухи. Ты же не хочешь сказать, что боишься потрахаться? В любом случае, здесь все легально. Так что вряд ли это попадет в газеты, если это тебя тревожит.
– Я знаю, – ответил я. – Я знаю, но я просто… Я не могу. Давайте… я побуду здесь, а после всего встречу вас.
Я понимал, они считали меня слабаком, но мне было все равно. Я не мог переступить через себя. Бен посмотрел на меня. И хотя он мог и не знать, но каким-то образом он все понял. В этом был весь Бен. Наш лидер. Взрослый среди детей: более опытный, чем остальные. Тот, кто мог уговорить пропустить нас в любой закрытый ночной клуб, в любой хостел, в котором закончились места – и выйти из любой ситуации сухим из воды. Я так этому завидовал. Такую харизму невозможно ни купить, ни натренировать. Но я думал, что если буду общаться с ним, хотя бы малейшая часть этой уверенности, этой раскованности перепадет и мне.
– Я пойду с тобой, приятель, – решил он. Вопли разочарования других: «Странно, если мы пойдем только вдвоем» и «ребята, что с вами не так? Да вашу мать».
Но Бен обнял меня за плечи.
– Давай оставим этих неудачников с их дешевыми острыми ощущениями, – сказал он. – Может, нам поискать кафе с травкой?
Мы вышли на улицу, и я сразу почувствовал, что мне стало легче дышать.
