Шрифт:
Закладка:
Сколько стоит такая квартира? Целое состояние, гадаю я. Миллионы? Возможно. Персидские ковры на полу, произведения искусства на стенах: яркие всплески и полосы цвета, большие смелые формы. Маленькая картина рядом со мной, на ней женщина с каким-то горшком в руках, за ней окно. В правом нижнем углу я замечаю подпись: Матисс. О’кей. Вот черт. Я не знаток живописи, но даже я слышала о Матиссе. И повсюду на приставных столиках красуются маленькие статуэтки, изящные стеклянные вазы. Готова поспорить, даже самая маленькая из них стоит больше моей годовой зарплаты в этом дерьмовом баре. Так легко стащить одну…
Внезапно я осознаю, что за мной наблюдают. Я поднимаю глаза и встречаюсь с парой других глаз. Нарисованных, ненастоящих. Огромный портрет: сидящий в кресле мужчина. Массивная челюсть и большой нос, седина в висках. Довольно симпатичный, хотя и слегка суровый на вид. Может быть, это из-за его рта, этого изгиба. Самое смешное, что он выглядит немного знакомым. Мне кажется, что я видела раньше его лицо, но я ни за что не вспомню, где именно. Может быть, это какой-то известный человек? Политик, или кто-то в этом роде? Хотя я не уверена, почему я могла узнать какого-то случайного политика, не говоря уже о французском: я ничего в этом не понимаю. Так что это должен быть кто-то другой. Но с какой стати…
– Мой муж, Жак, – произносит Софи у меня за спиной. – Он сейчас в отъезде, по делам, но я уверена он… – короткая заминка, – с радостью встретится с вами.
Он выглядит влиятельным. Богатым. Ну конечно богатым, ты только взгляни на это место, черт возьми.
– Чем он занимается?
– Вином, – отвечает она.
Так, это объясняет тысячу бутылок вина в погребе. Должно быть cave принадлежит ей и ее мужу.
Затем мой взгляд скользит по странной витрине на противоположной стене. Сначала я думаю, что это какая-то абстрактная художественная инсталляция. Но присмотревшись, вижу, что это экспозиция старинных ружей. Каждый образец с острым, похожим на нож, выступом на конце.
Софи следит за моим взглядом.
– Они времен Первой мировой войны. Жак коллекционирует антиквариат.
– Не хватает одного, – замечаю я.
– Да. Его отправили в ремонт. Они требуют большего ухода, чем можно предположить. Bon[50], – коротко говорит она. – Что ж, проходите и знакомьтесь с остальными.
Мы подходим к книжному шкафу. Только сейчас я осознаю присутствие других людей, стоящих за ним. Когда мы обходим его, я вижу их, они сидят лицом друг к другу на двух кремовых диванах. Мими с четвертого этажа – и – о черт! – Антуан с первого. Он смотрит на меня так свирепо. Он явно из тех соседей, которых вы обходите за километр. Когда я оглядываюсь, он все еще таращится на меня.
Это такая случайная группа людей, у них нет ничего общего друг с другом: странная тихая Мими, которой может быть всего девятнадцать или двадцать; Антуан с первого этажа, тупица средних лет; Софи в своих шелках и бриллиантах. О чем они могли разговаривать?
Это не было похоже на вежливую добрососедскую беседу. Я чувствую на себе их взгляды, чувствую, что они все смотрят на меня, как на подопытного кролика. Elle est dangereuse. Уверена, что не ослышалась.
– Может быть, бокал вина? – спрашивает Софи.
– О да. Спасибо. – Она поднимает бутылку, и, когда вино льется в бокал, подмечаю золотое изображение замка на лицевой стороне, я его уже видела на бутылке, которую взяла из подвала внизу.
Я отпиваю большой глоток: мне это нужно. Я чувствую, как за мной наблюдают три пары глаз. В этой комнате они – власть, у них – все знания; мне это не нравится. Я чувствую себя в меньшинстве, в ловушке. А потом я думаю: к черту это все. Один из них явно знает, что случилось с Беном. Это мой шанс.
– От Бена еще нет новостей, – говорю я. – Знаете, я и впрямь начинаю думать, что с ним что-то случилось. – Я не собираюсь рассказывать подробности, но хочу их подразнить: – Когда я сегодня была в полиции…
Это произошло так резко, так внезапно, я не сразу сообразила, что к чему. Но внезапно Мими опрокинула бокал с вином. Алая жидкость расплескалась по причудливому ковру, по ножке дивана.
Какое-то время никто не двигается. Может быть, как и я, двое других застыли, наблюдая, как темная жидкость впитывается в дорогущую ткань.
Лицо девушки становится свекольно-багровым.
– Merde, – произносит она.
– Все в порядке, – отвечает Софи. – Pas de problème[51]. Но в ее голосе звенит сталь.
МИМИ
Четвертый этаж
Putain. Я хочу уйти прямо сейчас, но по-тихому этого сделать не получится, так что придется остаться и терпеть. Я должна просто сидеть здесь и терпеть, пока они все пялятся на меня. Пока она вглядывается в меня. Белый шум в моей голове превращается в оглушительный рев.
Внезапно я чувствую, как к горлу подступает тошнота. Нужно выйти из комнаты. Это единственный вариант. Я теряю контроль. Бокал с вином… Я даже сейчас не уверена, случайно ли у меня это вышло или я нарочно его опрокинула.
Я вскакиваю с дивана. Все еще чувствую, как она наблюдает за мной. Спотыкаясь, иду по коридору, нахожу ванную.
Возьми себя в руки, Мими. Putain de merde. Возьми себя в руки, черт возьми.
Меня рвет, а потом я смотрю в зеркало. Глаза красные, воспаленные.
На миг мне действительно кажется, что я вижу его; он появляется позади. Эта его улыбка, будто у нас есть тайна, известная только нам двоим.
* * *
Несколько часов я наблюдала за ним. В те жаркие ночи в начале осени, когда он работал за своим столом с открытыми окнами, а я лежала на кровати с вентилятором, обдувающим шею прохладным воздухом, и включенным светом, чтобы он не мог видеть меня в тени. Он как будто был на сцене. Иногда он разгуливал без рубашки. Однажды он просто обернул полотенце вокруг талии так, что я могла видеть темную поросль внизу под полотенцем: не мальчик, а мужчина. Он редко закрывал ставни. Или, может быть, намеренно оставлял их открытыми.
Я достала материалы для рисования. Он стал моим новым любимым натрущиком. Никогда раньше я так хорошо не рисовала. Никогда так быстро не покрывала маслом холст.
