Танненшмидт недоверчиво постучала указательным пальцем по тому месту между носом и верхней губой, которое только что упомянул ее собеседник.

— Но позвольте, каким образом это связано с вашим именем?

— На все сто процентов, инспектор. В слове «Омананда» священный слог «Ом» сочетается с радостью. Ананда — тот, кто приносит радость. Понимаете?

Она только покачала головой.

— А «Эгон»?

— Тут ровным счетом нет ничего необычного, это мое имя по паспорту. Желаете проверить?

— Да, если позволите, — ответила Танненшмидт и вскоре держала в руках официальное удостоверение личности с фотографией.

В жизни Омананду, к сожалению, звали Эгон Спок.

После беседы в кабинете Омананда повел инспектора на экскурсию по территории «Тихой обители», и чем дольше она длилась, тем тоскливее становилось на душе у Танненшмидт. Полуденный туман готовился смениться вечерним, мощеный двор тускло освещали немногочисленные фонари. «Теоретически, — рассуждала про себя инспектор, — нельзя исключать, что Эгон О., с которым собрался покончить Шилль, это и есть Омананда, но теоретически же речь может идти о любом другом живущем на земле Эгоне О., а то и вообще ни о ком конкретно. Вместе с тем нельзя исключать, что какие-то подсказки сможет дать Констанция Камп, но и это, увы, возможно лишь чисто теоретически».

Омананда шагал впереди и разговаривал с инспектором ровным и спокойным тремоло. Он обещал помогать следствию, насколько это будет в его силах. В то же время, даже если бы он захотел и получил соответствующее разрешение, он не смог бы сказать, где находится тот или иной участник ретрита. Плана расселения у них нет, все сами выбирают себе место, мужчины на западной стороне, женщины на восточной. Если нет ордера на обыск или арест, он не вправе устраивать тут перекличку, ибо для собравшихся это будет равносильно прекращению курса, ведь медитацию нельзя выключить и снова включить, ведь она не электроприбор.

Они прошли по двору, охраняемому черным скелетом каштана, и приблизились к залу для медитаций. За окнами горел свет, и с улицы было видно, что происходит внутри. Люди сидели на полу, большинство из них в позе лотоса, закутанные в пледы и накрытые пледами, отчего каждый напоминал горку, из которой сверху виднелась шевелюра, а снизу ноги. Они расположились друг рядом с другом, точно школьный класс, школьный класс в трансе, или шахматные фигуры в еще не начавшейся игре, а в дальнем от входа конце зала, на небольшом возвышении, восседал молодой человек, который тоже медитировал.

По оценкам Танненшмидт, в зале было человек восемьдесят. Ее взгляд блуждал по рядам. Некоторые из медитирующих держались прямо, другие склоняли головы. Судя по всему, их глаза были закрыты. Никто не двигался с места.

Заглядывая в окна, точно вуайеристка, инспектор гадала, дышат ли вообще эти люди. Сначала она попыталась вычислить Констанцию по цвету и длине волос. Среди подходивших под заданные параметры были те, кто собрал волосы в хвост, оставил их распущенными, зачесал назад, повязал платком… В какой-то момент взгляд Танненшмидт упал на копну каштановых волос, и она уже обрадовалась, что отыскала Констанцию, но быстро разочаровалась, когда посмотрела на обладателя каштановой шевелюры с другого ракурса и увидела на его лице бороду.

По двору пронесся порыв ледяного ветра.

В остальном же ни в зале, ни снаружи не происходило ровным счетом ничего. Омананда оставил Танненшмидт и пошел звонить в гонг. Они договорились, что, когда медитация завершится и участники курса отправятся на ужин, инспектор встанет у выхода и будет искать в толпе Констанцию. При этом, предостерег Омананда, ей не следует заговаривать с кем бы то ни было, дабы не посягать ни на чью духовную автономию. Танненшмидт заняла позицию там, где он ей велел, и приготовилась ждать. В руке она сжимала листок бумаги, на котором большими буквами было написано: «Констанция Камп».

Свет, льющийся из окон зала на затуманенную улицу, тусклым пятном выхватывал ее силуэт из сумерек. Стояла невероятная тишина. Но вот прозвучал гонг, и в зале началось оживление. Люди, только что казавшиеся безжизненными, приходили в себя, потягивались и позевывали, вставали, собирали свои вещи и пледы. Кто-то медленно и неуклюже взбил подушку и положил ее на место. Все продолжали хранить молчание. Соблюдая дистанцию, участники по одному выходили из зала и шествовали мимо Танненшмидт, не поднимая глаз. Инспектор с плакатиком в руке выглядела как встречающая в аэропорту, никто не обращал на нее внимания. Омананда тихо подошел к ней.

— Говорил же я вам, это не сработает. Наши подопечные путешествуют внутрь себя, освобождаясь от эмоциональных предрассудков и ментальных ограничений. Они видят, насколько мимолетны все переживания, которые они испытывали до сих пор. То, что они считали своими взлетами и падениями, на деле является лишь мимолетными переживаниями, временными явлениями, не более того. Не волнуйтесь, инспектор. Воспринимайте гнев как энергию, которую вам даруют. Пытайтесь принять дар гнева с благодарностью.

Поскольку Омананда говорил очень тихо, до Танненшмидт его речь долетала лишь частично. Она ощущала, что внутри действительно нарастает гнев, но решила сдержаться. Мимо, спотыкаясь, прошла женщина, чем-то похожая на Констанцию Камп, и посмотрела сквозь инспектора, словно той не существовало, а именно этого, кстати, сейчас и хотелось Танненшмидт.

Заметила ли ее Констанция Камп? Точно ли она была там? На первый вопрос можно ответить отрицательно с той же уверенностью, что и утвердительно на второй.

Когда инспектор заглядывала в зал, Констанция сидела на своей маленькой подушке довольно далеко от окон, и сидела она там уже больше двух часов. Записанный на пленку голос бесконечно повторял одни и те же фразы, призывающие сосредоточиться на воздухе, только на воздухе и ни на чем другом, кроме воздуха в области кончика носа. Констанции было плевать на воздух. От долгого сидения на полу у нее свело ноги, колени горели огнем, стопы занемели, а вопрос, как выдержать колотье в спине и не потерять сознание, пока оставался без ответа.

Мысли Констанции крутились вовсе не вокруг области кончика носа или боли, которая терзала ее затекшее тело. Во-первых, ее беспокоило то, что для медитаций она взяла только черный спортивный костюм. В информационном сообщении центра говорилось, что по возможности следует носить закрытую одежду без надписей, потому-то Констанция и взяла этот костюм. Но уже к концу первого дня ее начал угнетать цвет, вернее, отсутствие цвета, отсутствие каких бы то ни было цветов. Ее сотоварищи были одеты подобно ей, в черное, серое, темно-серое, бежевое, словом, удручающе прилично, и