просто потому, что писатели часто выступают в роли профессиональных антагонистов. Не только для того, чтобы стать противовесом при неизбежном дисбалансе или однобокости любой практики, функционирующей как институт — а литература есть институт, — но потому, что литература есть практика, выросшая из порывов, заведомо противоречивых по своему характеру.

По моему убеждению, никакой портрет литературы не может быть полным, но лишь полемичным. Чтобы сказать правду о литературе, необходимо говорить парадоксами.

Каждое значимое произведение, заслужившее звания литературы, воплощает идеал уникальности, неповторимого голоса. Но литература как множество воплощает идеал плюральности, разнообразия, беспорядочности.

Литература в любом определении, какое мы можем себе вообразить — литература как общественная деятельность, литература как исследование личных духовных устремлений, национальная литература, мировая литература, — в своем роде духовная утеха, тщеславие, самолюбование.

Литература — это система, разнородная система стандартов, амбиций, приверженностей. Часть этической функции литературы — учить читателя ценности многообразия.

Разумеется, литература обязана существовать внутри неких ограничений. (Как и любая другая человеческая деятельность. Единственная деятельность без ограничений — это смерть.) Проблема в том, что границы, в которые ее желают заключить большинство людей, лишают литературу свободы быть тем, чем она может быть во всей своей изобретательности и потенциале к силе чувства.

Мы живем в культуре, которая стремится унифицировать потребности, и среди широчайшего многообразия языков мира доминантным стал тот, на котором я разговариваю и пишу. В мировом масштабе и среди населения отдельных стран английский язык теперь играет роль, схожую с той, которую выполняла латынь в средневековой Европе.

Однако несмотря на то, что наша культура становится всё более глобальной и транснациональной, свои претензии к ней предъявляют всё больше дробных племен, настоящих и новоявленных. Старые гуманистические идеи — республики писем, мировой литературы — сейчас повсюду в опале. Некоторым они кажутся наивными и запятнанными родством с великими европейскими идеалами — как сейчас иногда говорят, европоцентристскими идеалами — универсальных ценностей.

Понятия «свободы» и «прав» в последние годы поразительно деградировали. Во многих обществах права группы значат больше, чем права отдельного человека.

В этом отношении чтó авторы литературы действительно могут, так это опосредованным путем повысить доверие к свободе выражения и правам личности. Даже когда авторы литературы посвящают себя службе своему племени или сообществу, их достижения как писателей измеряются тем, насколько они смогли превзойти эту цель.

Все качества, которые делают писателя ценным или достойным восхищения, составляют оригинальность его голоса.

Но эта оригинальность, взращенная уединенно в течение длительной практики размышления и одиночества, постоянно подвергается испытанию той социальной ролью, которую писатель чувствует необходимым на себя взять.

Я не ставлю под сомнение право писателя участвовать в обсуждениях общественных вопросов, вносить свой вклад в общее дело и проявлять солидарность с единомышленниками.

И я не хочу сказать, что подобная деятельность слишком далеко уводит писателя из того уединенного места внутри его души, где живет оригинальность и где рождается литература. В этом можно было бы обвинить почти любую деятельность, из которых состоит жизнь.

Но одно дело участвовать в дискурсе и действиях общества добровольно, когда тебя толкают к этому совесть и интерес. Другое дело производить собственное мнение и нравоучительные афоризмы, когда от тебя этого требуют.

Говорить не «вот, что повидал я», а «я за это и против другого».

Писатель не должен превращаться в генератор мнений. Как сказал один чернокожий поэт у меня на родине, когда другие афроамериканцы упрекнули его в том, что он мало пишет о проблемах расизма: «A writer is not a jukebox»[15].

Первая задача писателя — не иметь мнение, но говорить правду… и не участвовать в распространении лжи и дезинформации. Литература — пространство нюанса и диссонансов, не упрощений. Работа писателя в том, чтобы читатель менее охотно поддавался на попытки сделать его разум скуднее. Работа писателя в том, чтобы мы видели мир таким, какой он есть, а он состоит из множества разных притязаний, частей и мироощущений.

Работа писателя — отражать реальность: дурную реальность, упоительную реальность. Мудрость литературы, разнообразия ее достижений в том, чтобы научить нас понимать: что бы ни происходило, где-то происходит что-то еще.

Мне не дают покоя эти слова: «что-то еще».

Мне не дают покоя противоречия между правами и ценностями, которыми я так дорожу. Например, когда правда не помогает справедливости. Например, когда справедливость требует сокрытия большей части правды.

Многие знаменитые писатели ХХ века, выступая голосами общественности, содействовали сокрытию правды во имя того, что они считали правым делом (коим оно часто являлось).

Мое же убеждение таково: если мне придется выбирать между правдой и справедливостью — а мне, конечно, не хочется стоять перед таким выбором, — я выберу правду.

Разумеется, я верю в праведные поступки. Но сам ли писатель их совершает?

Есть три разные вещи: говорить (что я делаю сейчас), писать (чем я, в какой бы то ни было степени, заслужила эту почетную премию) и быть, быть человеком, который верит в активную солидарность с другими.

Как однажды сказал Ролан Барт: «Тот, кто говорит, — не тот, кто пишет, а кто пишет, — не тот, кто он есть».

И, само собой, я имею мнения, политические мнения, некоторые из которых сформировались на основе чтения, обсуждения и размышления, а не в результате личного опыта. Позвольте мне поделиться двумя моими мнениями — довольно очевидными после моих публичных заявлений по вопросам, с которыми я знакома непосредственно.

Я верю, что доктрина коллективной ответственности как обоснования для коллективного наказания никогда не оправдана, ни с военной, ни с этической точки зрения. Я имею в виду несоразмерное применение огневой мощи против мирных жителей, уничтожение их домов, разрушение их садов и рощ, лишение их источника заработка и права на найм, обучение, медицинскую помощь, беспрепятственный доступ к соседним городам и районам… всё в качестве наказания за враждебные военные действия, которые происходят поблизости или даже не поблизости от этих мирных жителей.

Еще я верю, что мир не может наступить до тех пор, пока не закончится строительство израильских поселений на оккупированных территориях, после чего эти поселения будет необходимо расформировать, чем раньше, тем лучше, и вывести войска, дислоцированные там для их охраны.

Я готова поспорить, что многие в этом зале разделяют эти два моих мнения. Подозреваю, что я тут, как говорится в старой американской поговорке, читаю проповедь церковному хору.

Но придерживаюсь ли я этих мнений как писатель? Или же я имею свои убеждения как человек совести и использую свое положение писателя, чтобы вторить тем, кто говорит то же самое? Влияние, которым владеет писатель, исключительно случайно. Это один