Дьелетта ничего не позволяла мне делать. Она сама ухаживала за зверями, с большим нетерпением ожидала моего выздоровления и сердилась, если я говорил, что благоразумнее отложить бегство до весны.

– Если ты останешься здесь, ты умрешь до весны. Лаполад хочет научить тебя лазать по трапеции. Ты не избавишься от них, и к тому же мы удалимся от Парижа. Весной мы можем быть уже на юге.

Это была очень важная причина. Надо поскорей поправляться. Каждое утро мы измеряли степень моего выздоровления: для этого я опирался спиной о перегородку и поднимал руку насколько мог выше, а Дьелетта намечала ножом на стене, на какую высоту я сумел поднять ее сегодня, и, сравнивая сегодняшний знак со вчерашним, мы узнавали, идет ли мое выздоровление так быстро, как нам бы хотелось.

Из Лансена мы проехали в Вандом, из Вандома в Блуа. Из Блуа мы собирались поехать в Тур, где я должен был начать свои упражнения. Но мы с Дьелеттой решили, что в Блуа мы бросим цирк и через Орлеан отправимся в Париж. Она отдала мне свои деньги. У одного букиниста мы купили старую карту дорог Франции. Из шпильки я сделал циркуль и высчитал, что от Блуа до Парижа сорок лье. Это был слишком большой путь для ноября месяца, когда день длится меньше десяти часов. Сможет ли Дьелетта, которая раньше никогда не ходила на большие расстояния, преодолевать шесть лье в сутки? Она храбро уверяла меня, что сможет, но я в этом сильно сомневался. Во всяком случае, это путешествие могло занять целую неделю. К счастью, Дьелетта увеличила свои сбережения, и теперь у нас было десять франков. Провизия была готова. Ботинки мне куплены. Она надеялась захватить одну старую попону, которой покрывали на ночь лошадей, чтобы укрываться ею ночью.

Мы были уже совсем готовы к побегу, ожидали только моего выздоровления. По нашему расчету, мы должны были бежать одновременно с отъездом цирка из Блуа; но благодаря разгневанному Мутону, обычно очень кроткому, наше бегство снова пришлось отложить на неопределенное время.

Как-то вечером два англичанина, много аплодировавшие Дьелетте, подошли к ней, когда публика разошлась, и просили ее повторить все свои номера со львом. Лаполад охотно согласился, видя двух людей, хорошо пообедавших и, вероятно, склонных поэтому к щедрому вознаграждению. Дьелетта вошла в клетку.

– Какая прелестная девочка, – сказал один.

– Да, и какая смелая! – заметил другой.

И оба аплодировали ей.

Почему-то эти похвалы Дьелетте не понравились Лаполаду. Они задели его самолюбие, в нем заговорило ревнивое чувство, и он сказал, что это благодаря ему, Лаполаду, она может так свободно и спокойно играть со львом, потому что он ее обучал, как обращаться со львами.

– Вы? Не может быть! – усомнился один из них, совсем молоденький, румяный и белокурый. – Вы шутите, ведь вы не войдете в клетку!

– Десять луи против одного, что вы не войдете, – сказал второй.

– Я согласен.

– Хорошо, но девочка должна выйти из клетки, когда в нее войдете вы.

Чтобы войти в клетку диких зверей недостаточно одной смелости, как думал Лаполад.

– Дай мне твой железный прут! – сказал он Дьелетте.

– Еще условие, – сказал молодой англичанин: – Пусть девочка совсем уйдет и не показывается.

– Хорошо.

Мы все были тут: Кабриоль, госпожа Лаполад, музыканты и я. Я должен был открыть дверь клетки. Лаполад снял свой генеральский костюм.

– Умный лев, – сказал один англичанин, – не тронет этого человека, потому что он слишком жесткий для еды.

Оба они шутили и смеялись над нашим патроном. Мы и сами не могли удержаться от смеха.

Умный Мутон хорошо помнил удары вилами, которыми довольно часто Лаполад «угощал» его через решетку, и когда хозяин вошел в клетку с поднятым прутом, он весь задрожал. Такой прием придал Лаполаду храбрости, он почувствовал себя господином этого старого льва и ударил его прутом, чтобы заставить встать. Но удар прута не похож на удар вил. Лев почувствовал, что теперь он может расплатиться со своим врагом за все прежние удары. Смелая мысль мелькнула в его забитой голове, он с ревом поднялся на задние лапы, и не успел Лаполад отступить и шагу, как лев бросился на него, опрокинул, заворчал и принялся мять его со злобным рычанием.

– Помогите! Он разорвет меня! – кричал Лаполад.

Подмяв его под себя, лев смотрел на нас через решетку, глаза его горели, хвостом он бил по бокам, и они гудели, как барабан.

Кабриоль схватил вилы и так ударил его, что вилы отскочили и удар повторился, но лев не двигался. Тогда один из англичан вытащил из кармана револьвер и прицелился в ухо зверя, которое почти касалось решетки.

Но госпожа Лаполад быстро оттолкнула его руку и вскрикнула:

– Не смейте убивать!

– О! – удивился англичанин. – Она больше любит льва, чем мужа. – И он пробормотал несколько непонятных слов на своем языке.

Шум и крики привлекли Дьелетту. Она подбежала к клетке. Один из прутьев решетки вынимался, и худенькая Дьелетта могла пролезть в клетку. Но это надо было сделать быстро, чтобы лев не успел увидеть проем и просунуть голову. Она вынула прут и вошла в клетку; лев сидел спиной к ней и не видел ее. У нее не было железной палочки, но она схватила его за гриву и потянула изо всех сил. Лев не ожидал нападения и, не понимая, откуда оно, обернулся так резко, что опрокинул ее и прижал к решетке. Но увидев, что это Дьелетта, он опустил лапу, приготовленную для того, чтобы смять ее, оставил Лаполада и, сконфуженный, ушел в угол и скорчился там на полу.

Лаполад не был мертв, но был так изранен и измят, что пришлось тащить его за руку, пока Дьелетта удерживала взглядом льва.

Она вышла из клетки прихрамывая, – лев повредил ей ногу, и она с трудом ходила целую неделю. Полуживой Лаполад лежал на постели и кашлял кровью.

Через две недели Дьелетта обрадовала меня, что нога у нее не болит и она может идти, и теперь самый подходящий момент для бегства, потому что больной Лаполад не сможет нас преследовать.

Глава XII

Свобода!

Было третье ноября, но стояла золотая осень, и если мы поспешим, то можем успеть прийти в Париж до наступления холодов.

Мы тщательно обдумывали план бегства. Наконец решили, что, поскольку за мной никто не следит,