Шрифт:
Закладка:
Филас и Буильи, пойманные, можно сказать, с поличным, когда они шарили по чужим карманам, не могли доказать, что они не хотели красть у публики платки и табакерки, а потому были посажены в тюрьму до их совершеннолетия.
Лаполады решили, что вместо Филаса и Буильи в представлениях должен буду участвовать я. Я протестовал, как мог: у меня нет никаких способностей к акробатическим упражнениям, я не умею прятаться в ящик…
– Да никто и не говорит о ящике, – Лаполад принялся теребить меня за волосы – это была у него такая ласка, признак особого расположения. – Ты ловкий мальчик, ты выучишься ходить по канату.
В первый раз со своим номером я выступил на ярмарке в Аленсене. На мое счастье, учился я этому недолго, но несмотря на то, что номера были совсем несложными, не обошлось без несчастного случая, из-за которого наше бегство пришлось отложить.
Было воскресенье. Мы начали наши представления с полудня и без малейшего перерыва работали до самого вечера. Уставшие музыканты уже едва могли дуть пересохшими губами в свои трубы. Лаполад издавал крики, которые больше походили на хриплый лай, чем на голос зазывалы. Львы не хотели больше подниматься, и когда Дьелетта грозила им своей палочкой, они не двигались и смотрели на нее больными глазами, как бы прося пощады. Я просто умирал от усталости, я был голоден, мне хотелось пить. Казалось, я не мог уже двинуть ни рукой, ни ногой.
В одиннадцать часов вечера толпа все еще стояла перед нашим балаганом. Лаполад решил, что мы должны дать еще одно, последнее представление.
– Я принимаю во внимание только удовольствие публики, – говорил Лаполад, – мы истомлены, но если бы мы даже умирали от усталости, то и тогда мы должны были бы жертвовать собой для вашего удовольствия. Входите, входите, господа, занимайте места!
Я должен был начинать. Мои упражнения состояли в опасных прыжках через четырех лошадей и в ловких фокусах, которые я должен проделать, укрепившись на конце шеста, который держал Кабриоль. Прыжки я проделал довольно неловко, и публика была недовольна. Когда же Кабриоль взял шест, я хотел сказать, что не могу больше, но строгий взгляд Лаполада, мое самолюбие и вызовы публики заставили меня действовать. Я вскочил на плечи Кабриолю, легко вскарабкался на шест. Но Кабриоль тоже устал, и в тот момент, когда требуется особенная сила, чтобы держаться горизонтально на конце шеста, изображая Ангела, я почувствовал, что шест колеблется; кровь застыла в моих жилах, я разжал пальцы и полетел вниз, вытянув руки вперед.
Толпа вскрикнула, я лежал на земле. Падение было сильным – я упал с высоты пяти метров. Не будь на арене опилок, я бы разбился насмерть. Я почувствовал сильнейшую боль в плече и услышал слабый треск.
Я тотчас же встал и (я видел, как это делали другие) хотел раскланяться и сделать приветственный жест публике, стоящей на скамейках, смотревшей на меня с беспокойством, но я не мог поднять правой руки.
Меня окружили, все говорили разом, стараясь меня ободрить. Но мне было очень больно, и я потерял сознание.
– Это ничего, – сказал Лаполад, – займите, господа, ваши места, представление продолжается.
– Да, это ничего, он только не может сделать вот так, – говорил Кабриоль, подымая свои руки и проделывая жест приветствия. – Вы можете быть спокойны.
Публика, громко смеясь, аплодировала.
Я действительно в продолжение шести недель не мог делать таких жестов – у меня была сломана ключица.
В цирке редко прибегают к помощи врача. Лаполад сам забинтовал мне плечо, когда кончилось представление. Вместо внутреннего лечения он велел мне лечь без ужина.
Я спал один в карете, где содержались звери. Я пролежал больше двух часов и не мог уснуть. У меня был жар, хотелось пить, и я все вертелся, потому что никак не мог найти удобного положения для своего больного плеча. Вдруг мне показалось, что дверь открылась.
– Это я, – сказала Дьелетта. – Ты спишь?
– Нет.
Она быстро вошла и, подойдя к моей кровати, обняла меня.
– Это все из-за меня, – сказала она. – Прости меня.
– За что?
– Если бы я тебя не остановила, ты бы убежал, и сегодня ничего бы с тобой не случилось.
Через маленькое окно луна освещала Дьелетту, и мне показалось, что я вижу слезы на ее глазах. Я постарался ободрить ее.
– Да ведь это пустяки, – сказал я, – ты думаешь, я неженка?
Я хотел протянуть руку, но почувствовал такую острую боль, что невольно застонал.
– Вот видишь, и все из-за меня, – сказала она и быстрым движением откинула свой рукав и сказала: – Посмотри, вот.
– Что такое?
– Вот тут тронь!
И она положила мою руку на свою выше локтя, я почувствовал влагу, как будто там была кровь.
– Это я, когда увидела, что ты сломал ключицу, укусила себя за руку так сильно, как только могла, чтобы сделать себе очень больно, потому что если мы друзья, то должны оба страдать.
Она проговорила это с какой-то дикой энергией. Глаза ее, отражая лунный свет, горели в темноте, как драгоценные камни. То, что она сделала, было нелепо, но меня это тронуло и взволновало до слез.
– Ах ты, глупенький, – сказала она, угадывая мое волнение, – ведь ты бы то же сделал для меня. Ах, что же это я? Я принесла винограду, я припрятала его для тебя. Ты, верно, голоден.
– Мне хочется пить, я с большим удовольствием съем виноград.
Она ушла, чтобы принести мне стакан воды; ходила она без малейшего шума, как тень.
– Теперь, – сказала она, – надо постараться уснуть.
Она поправила мою подушку, положила мою голову поудобнее.
– Надо поскорей поправляться, чтобы убежать отсюда. Как только ты почувствуешь себя настолько хорошо, что будешь в состоянии идти, мы отправимся. Я не хочу, чтобы ты лазал на шесты. Это ремесло не по тебе.
– А если Лаполад меня снова заставит?
– Не заставит! Пусть только попробует: тогда я заставлю Мутона съесть его! Это нетрудно: один удар лапой, одно движение челюстями – и конец.
На пороге, перед тем как закрыть дверь, она приветливо кивнула мне головой и сказала: «Спи».
Мне казалось, что мое плечо не так болит, и я, наконец, нашел удобное положение, чтобы вытянуться, и уснул, думая о матери, взволнованный нашим разговором, но уже не такой печальный.
Конечно, мы очень жалели, что этот случай задержал нас и нам придется
